[Вайр]

Название: Если ты в раю|If you are in Heaven
Автор: Вайр
Бета: Darkholme
Пейринг: Саске/Итачи, Итачи/Саске
Рейтинг: между PG-13 и R
Жанр: AU относительно канона, utopia (попытки), drama, OOC – по желанию.
Размер: мини (3 главы)
Статус: завершен.
Саммари: реальность – немного не такая, какой кажется.
Размещение: запрещено.
Дисклеймер: все - великому и ужасному.

Глава 1. Привычки.
Главное правило реальности – не запутайся в своих иллюзиях. (с) Inception («Начало», 2010)

Солнце садилось. Его плавленый, измятый диск медленно скрывался за неясной чертой горизонта, окрашивая облака, похожие на оброненные перья исполинской птицы, в невероятные цвета. Чуть-чуть дальше, очень близко, - рукой подать, - и очень далеко – не дотянешься, набирал свою яркость опасно-тонкий, притягающе-прекрасный серп луны. Еще несколько минут, и блеснет холодная россыпь звезд, а пока небо не потеряло свой кроваво-алый оттенок, и не исчез из поля зрения Меркурий, похожий на маленькую искорку, отскочившую от пламени, можно остаться еще ненадолго.
Это была привычка, своеобразный ритуал, незыблемое, нерушимое правило, канон его существования. Саске любил закаты в Конохе, - здесь они были прекраснее всего, вот именно отсюда, с этой крыши. Черепица достаточно старая, и иногда похрустывает под ногами мягко-глухим звуком. Этот звук схож со звуком потрескивающих в костре веток, или примятой пожухлой листвы под ногами.
Саске сидит, свесив ноги вниз, и греется в лучах закатного солнца, чуть прищурив темные глаза. Через несколько минут он встанет и спрыгнет вниз с кошачьей грацией, – и не спеша направится в сторону родного квартала. Он безлюден, но наполнен звуками, воздух здесь совершенно другой, не такой, как в любой другой части Конохи. Окна домов, одинаковых, словно построенных в один день, в наступающих сумерках горят приветливым светом, в некоторых видны зыбкие, призрачные силуэты.
Он доходит до дома все тем же прогулочным шагом. Все как всегда, - мать, брат, отец, ужин, шутки, разговоры, смех.
О лучшем нельзя даже мечтать. Фугаку смотрит на сыновей приветливым взглядом – две гордости, два гения, то, что он ожидал от своих сыновей. Микото треплет Саске по голове, взъерошивая его угольно-черные волосы, невзначай касается плеча Итачи, разливая жасминовый чай. В ее движениях спокойная, умиротворенная уверенность, она вся светится каким-то внутренним светом, исходящим то ли от ее души, то ли от ее сердца. В воздухе приятно пахнет жасмином, Саске о чем-то рассказывает, сдержанно жестикулируя, что-то о последних миссиях, об Узумаки и Харуно, мать тихо посмеивается, как девчонка, в кулачок, отец сдержанно хмыкает, но глаза его, уставшие и такие же темные, как у всех Учих, улыбаются. Итачи молча пьет чай, бросая взгляды на разноцветное данго в центре стола, политые тягучим соусом. Он слушает и думает о чем-то своем. Он всегда здесь и одновременно словно не в этой реальности, но это не мешало Саске считать Итачи лучшим братом на свете.
На улице становится совсем темно, непроглядную тьму можно пощупать рукой, а ночная тишина разрезается шепчущим звуком воды в саду и стрекотом цикад. Семья расходится по своим комнатам, гаснет свет, и Саске зажигает свечу в своей комнате. Она немного коптит, а белый воск стекает по ее ножке, образуя причудливые фигуры из капель.
Все как всегда, своеобразный ритуал. Зайдут мать с отцом, пожелают ему спокойной ночи и оставят дверь чуть приоткрытой. Саске откроет окно и впустит наполненный запахами летний воздух в комнату: он не спешит ложиться спать, - его часто мучает бессонница, даже на изматывающих тело и душу миссиях. Только на миссиях книжки не почитаешь, да и Хатаке давно перестал курировать команду номер семь. Саске будет сидеть на подоконнике, держа перед собой раскрытую книгу, слушать непонятные человеческому слуху песни ночных птиц, изредка поглядывая на ночное небо со слепяще-ярким месяцем, пока его не оторвут то ли чтения, то ли от созерцания. Дверь неслышно скрипнет, послышатся легкие, уверенные шаги.
Не он один мучается бессонницей.
Итачи скользнет неслышно, как обычно, весь в черном, как и все в клане Учиха. Его волосы привычно собраны в низкий, чуть растрепавшийся хвост. Саске любил волосы Итачи, и, по словам матери, любил их с самого детства. Это вызывало добрую, ностальгическую улыбку, которую Саске позволял себе только дома.
Иногда Итачи задерживался у него на целую ночь и читал ему одну из своих многочисленных книг. Это была привычка с самого детства, - Итачи сидел на кровати, а Саске устраивал голову у него на коленях и прикрывал глаза, слушая тихий, бархатистый, словно лесной ветерок, голос брата. Тонкие, изящные пальцы Итачи перебирают его волосы, заставляя Саске едва не мурлыкать от удовольствия, а легкий тембр голоса льется как песня. Но брат никогда не дочитывает книгу, - лишь главу, а затем легонько щелкает Саске по лбу и говорит:
- Остальное – в следующий раз, Саске.
Саске мигом вырывается из плена дремы и распахивает глаза. В детстве ему казалось, что следующего раза не будет, и это чувство, это ощущение, эта назойливая мысль была едва не панической, заставляя вцепляться в брата и обнимать его порывистыми объятиями.
Но детство давным-давно закончилось, а Итачи так и не бросил свою привычку не дочитывать книги, - на следующую ночь он приходил с новой.
Сегодня Саске не в настроении. Что-то его гложет, какое-то смутное чувство, когда ты с ужасом осознаешь, что какой-то детали в твоей жизни не хватает. Саске перебирал варианты – но все было как всегда, сколько он себя помнил. Итачи замечает, а может, и чувствует настроение брата, и, положив книгу на стол, садится радом с ним. Он молчит и смотрит куда-то в одну точку, он здесь и словно не здесь. Он реальный и не реальный в этом лунном свете, слабом, призрачном, распыленным в воздухе белым серебром. Нет, пожалуй, слишком реальный, чтобы быть настоящим. Таких людей не бывает.
Саске хватается за эту слишком бредовую для его рационального ума мысль и несколько порывисто, рваным движением обнимает Итачи. Тот обнимает его в ответ и прижимает к себе чуть ближе. Саске чувствует биение его сердца, спокойное, размеренное, уверенное.
Настоящий.
- Спокойной ночи, Саске, - разрывает Итачи молчание, которое длилось…сколько? Секунды, минуты, часы?
- Спокойной, - вяло отзывается младший и отстраняется.
Итачи чему-то улыбнулся, одними глазами и быстро, легко целует брата в губы. Еще одна привычка, все как всегда.
Брат уходит к себе, а Саске так и не может заснуть до самого рассвета, - пастельно-лимонного, пепельно-серого, прохладного и безжизненного в своих мертвых красках. Замолкнут цикады и где-то вдалеке, а может, где-то совсем рядом запоет соловей. Саске будет слушать его одинокую песню, и смотреть в потолок, положив руки под голову.

Глава 2. Тишина.

If you are in heaven I don’t want in
I’m not going to hell I haven’t sinned
Oh, (if) I’m going to hell…hell, I can’t win
If you are in heaven I don’t want in…

Если ты в раю, - я не хочу туда,
Я не попаду в ад – я безгрешен,
О, если я иду в ад…ад, я не могу выиграть,
Если ты в раю, - я не хочу туда.

VAST – If you are in Heaven

Все будет как всегда – он вернется домой с быстрой, ненапряжной миссии, а дом встретит его спокойной, приятной тишиной. На кухне его будет ждать записка, написанная быстрым почерком матери, все как всегда, - миссии, несколько дней без их присутствия. Не в первый раз, и не в последний.
Саске скомкает записку и выбросит ее, отметив, что Итачи еще не вернулся. Надо сказать, что для способностей его брата было слишком мало заданий, да и время было на редкость спокойным, поэтому старший часто выбивал у Третьего миссии по патрулированию прилегающих земель деревни.
Саске сходит в душ, приведет себя в порядок, от безделья наведается к Узумаки в Ичираку, послушает его болтовню, купит продуктов, приготовит ужин и выпьет чаю.
Никаких отклонений от нормы. Давай не будем вспоминать это ночью? – говорит он сам себе, но мысль уже зародилась в его мозгу, и продолжает развиваться, как развивается вирус, как развивается паразит из маленькой личинки.
Ему снятся сны, сны, связанные между собой тонкой нитью последовательного повествования, как главы одной книги. Он просыпался от них в странном, но уже более-менее привычном состоянии разбитости, словно и не спал, не отдыхал вовсе. В снах он был один, совершенно один, в знакомой комнате, - но Саске был уверен, что никогда в ней не был, - и все кого-то ждал. Но никто к нему не приходил, и Саске сидел на кровати, тупо смотря в одну точку, куда-то за окно, где всегда светило солнце.
Ничего особенного, просто сны, - говорил он себе, но, просыпаясь, он обливался холодным, липким потом, и долго не мог пошевелиться – от бессилия и усталости. Иногда он не мог понять, спит он, или уже проснулся: невидимая пелена сна застилала его глаза, и только Итачи был доказательством его реальности – во снах его не было. Во снах были призрачные фигуры в светлом, их края размыты, словно акварельные краски водой, их голоса сливаются в один непонятный гул, словно они говорят на другом языке. Они были без лиц: их лица были стерты, лишь какие-то размытые пятна вместо голов, они подходили к нему все ближе и ближе, а у него не было сил, чтобы даже пошевелиться…ему было плевать.
Это беспокоило Саске, но он не рассказывал о своих снах никому, даже Итачи, он искал ответ в книгах, но не нашел ничего удовлетворяющего своим требованиям. Он старался не обращать на эти сны внимания, в конце концов, ведь сны – это работа подсознания, его шутки, его галлюцинации, персональное безумие любого человека.
Он сходит на свою любимую крышу, проводит закат и вернется к сгущающимся сумеркам, когда в доме будет гореть слабый, мерцающий свет. Итачи вернулся, как всегда, отдохнувший и невозмутимый, словно не целый день патрулировал местность, а отсыпался дома. Он накрывает на стол, его движения плавные, уверенные, словно у талантливого танцора. Все, как всегда, - Саске приготовит ужин, а Итачи накроет на стол. Он приветствует Саске кивком головы и слабой улыбкой, и младший уверен, что эту улыбку не видел никто, кроме него, - он это чувствует, он это знает.
Они ужинают, а потом Саске достает несколько свертков из любимой кондитерской Итачи. Сам он не любит сладкое, но любит, когда Итачи радуется.
В сумерках звенит непривычная тишина, мертвая, теплая и душащая своей тонкой проволочной удавкой. Ночной воздух врывается в приоткрытое окно, и Саске раскрывает его настежь, давая ветру гулять по дому невидимыми змейками. Они о чем-то разговаривают с Итачи, о каких-то мелочах, о чем-то совсем пустяковом. Как всегда.
Потом Итачи читает Саске книгу – как всегда, совершенно новую, - и младший совершенно не слушает смысл слов. Он слушает голос брата, прикрыв глаза, расположив голову у него на коленях. В какой-то момент Итачи прекращает чтение и испытывающе смотрит на брата. Стрекот цикад кажется невыносимо громким в повисшей тишине. Саске уже готовится услышать привычное «В следующий раз», но тут Итачи касается его губ – не так, как обычно, а чуть более настойчиво. Нет, это не вписывалось в привычную рациональность, но Итачи был слишком ирреален, чтобы пытаться загнать его в какие-то рамки.
Вот сейчас он оторвется от него, скажет ему: «Спокойной ночи», и Саске провалится в глубину своих снов, снова задыхаясь от недостатка дыхания, снова не видя ни одного знакомого лица, снова не понимать, где реальность, а где сон, снова, снова, снова…
А Итачи – здесь, рядом, он – единственное доказательство его реальности.
Саске не хочет признаваться в этом даже самому себе, но ему страшно. В нем что-то просыпается, вырывается из глубины подсознания - будто птица, миниатюрная колибри в грудной клетке расправила крылья и начала выписывать ими знак бесконечности, задевая внутренности, щекоча ребра, впрыскивая адреналин в кровь своими прикосновениями. Саске отвечает на поцелуй с неожиданной для него самого эмоциональностью, вцепляется тонкими пальцами в Итачи, притягивает его к себе ближе, ближе, как можно ближе. Итачи податлив и нежен, его губы чуть сладковаты и немного приторны. Саске разрывает поцелуй и тянет его за собой, куда – неизвестно куда, без разницы, не имеет значения, чуть грубо прижимает к стене, задирая грубоватую ткань футболки, жадно, словно завтра не наступит, исследуя его тело. Но завтра уже наступило, и скоро начнет светать, а пепельный рассвет – лишь тень кровавого заката.
Они упиваются друг другом, совершенно не думая о последствиях, - все казалось нормальным и привычным, все вписывалось в рациональные рамки. Царапая и кусая друг друга, тихо переругиваясь, на ходу избавляясь от одежды, - иррациональной, неправильной, ненужной, - обнимая, шипя от боли и от порывистых движений, где-то, - то ли в комнате у Саске, то ли у Итачи – они встречают рассвет чувственными стонами и шепотом, тихим смехом у самых губ, и – резко, сбивая дыхание и ритм сердца, даря ощущения, прикосновения, поцелуи, укусы, адреналин, становясь единым целым, - слишком правильно, слишком ярко, чтобы быть нереальным.
Где-то – далеко, а может, совсем близко, - поет свою одинокую песню соловей, но Саске его совсем не слушает. Он склоняется над братом и дарит ему быстрый, легкий, привычный поцелуй, - как и всегда. Итачи улыбается своей мимолетной улыбкой и притягивает брата ближе.
Сегодня Саске не снятся сны.

Глава 3. Реальность.

Итачи любил закаты в Конохе, - наверно, это была одна из причин, почему его неумолимо тянуло назад снова и снова. Еще несколько минут, и невыносимо четко-режущий глаза кораллово-пламенный диск скроется за безмятежной полоской горизонта, и ему на смену придет слепящая, ослепительная в своем мертвом бело-серебряном свете луна. Поднимется холодный, пустой, сухой сумеречный ветерок, - он будет врываться в комнату, слегка колыша полупрозрачные занавески.
Итачи сидит на подоконнике, в его глазах полыхает красно-черным огнем шаринган, истощая его силы – поэтому его не обнаружили, и плащ в красных облаках небрежно накинут на плечи, слишком небрежно для такого человека как он. Молодой человек смотрит в одну точку, - он словно в этой реальности, и не в этой. Его взгляд страшно пуст и устремлен лишь на одного человека.
Саске мирно спит. На его бледных, чуть потрескавшихся губах застыла безмятежная, чуть ненормальная улыбка, отросшие волосы разметались по белоснежной подушке, а руки с тонкими пальцами покоятся поверх одеяла. К кровати, простой, больничной, прибит небольшой черный прямоугольничек. Итачи видел эту чертову табличку бесчисленное множество раз. Как табличка на надгробии.
Каково это – не оправдать ожиданий? Каково это – вечно остаться запертым в иллюзии, слишком прекрасной, чтобы попытаться оттуда выбраться? Каково это – отказаться от рациональности и предаться иррациональности?
Что ты видишь, Саске?
Итачи спрыгнул на пол, - тихо, неслышно, по-кошачьи, и подошел к кровати. Даже если Саске проснется, он все равно не узнает его: он посмотрит на него странным взглядом, и где-то в глубине его безумно красивых глаз, в уголках которых залегли морщинки, - мелькнет догадка, мелькнет узнавание, но исчезнет так быстро, скрытая покрывалом болезни, что у Итачи невольно перехватит дыхание.
Каково это?
Старший проводит ладонью по лбу Саске, откидывая тяжелые пряди. Кожа братишки горячая, сухая, бледно-серая, как у покойника или у человека, давно не видевшего света, но такая же нежная, как и была в детстве. Брат чуть хмурится, но не просыпается, а на его иссушенных тонких губах остается та же улыбка, - безмятежная, безумная в своей правильности.
Иногда у Итачи возникало острое желание что-то сделать для брата, но он понимает, что если все происходящее для него ад, то для Саске, для его любимого братишки все происходящее - рай. Но Итачи не мог смириться, не мог оставить его наедине со своими фантазиями. Пару раз – давно-давно, - он читал ему книги, пока хватало сил поддерживать иллюзию своей невидимости в неприветливой родине, пока в глазах не начинало прыгать кровавое марево, пока боль в глазах не откликалась болью в голове, пока… Но он давно отказался от своей идеи. Он слишком отчаялся, хотя боялся даже признать это, поэтому он приходил сюда снова и снова.
Он наклоняется над Саске и целует его в губы, легко и нежно, - как всегда, как никогда, и произносит, отворачиваясь от него, чтобы не видеть эту сумасшедшую безмятежность, отметившую своей страшной печатью брата:
- До следующего раза, Саске.

@темы: графоманство-с