.расслабься, жизнь - это хаос (с)
праздник ООСа. даже ГГ - и та ООС 
Название: Серый | В моем мире
Фэндом: Nevewinter Nights 2
Персонажи: фем!ГГ, Ганнаев, Дункан Фарлонг, Касавир, упоминаются Бишоп и Сэнд
Жанр: ангст, драма, АУ, дезфик, херт/комфорт, ООС
Саммари: по заявке в рамках флэшмоба: Безумие: Я напишу о своем персонаже, как о пациенте психлечебницы, а о вашем, как о докторе, или наоборот. Загаданный персонаж – Ганн.
Посвящение: SofiaSain которая взбаламутила воду и вытащила моего внутреннего Ганна (не спрашивай, как и вообще почему он такой), и Касавир, который это заказал. Ребятки, это вам.
Размер: мини
Статус: завершен
читать дальшеРаздражающий, как призрак из далекого прошлого. Именно так Линдетт могла его охарактеризовать, не вслух, - это непрофессионально, - а только в мыслях.
Выводящий из равновесия, как заноза в пальце - в самый неподходящий момент. Упрямый, как ребенок. Самый запоминающийся Джон Доу в ее жизни, а их, так же как и Джейн, она повидала немало.
...Линдетт опять подвернула ногу на неровной ступеньке больницы, выругалась, потому что чуть не пролила кофе на светлый плащ и брюки. В очередной раз прокляла себя за жадность, за то, что позарилась на хорошие деньги за свои услуги.
Это все он виноват. И в том, что кофе слишком крепкий и сладкий, и в том, что какой-то мудак припарковался, перегородив ее машину с утра, и в том, что у нее плохое настроение.
Джон Доу, который утверждает, что его зовут Ганнаев-из-грез. Но, конечно, это неправда. Как и неправда то, что он якобы узнал ее в свою первую встречу. И даже назвал имя.
Умелый лжец, манипулятор и актер. Так она его охарактеризовала после двух минут разговора. Имя у нее написано на бейдже.
Он говорил, что знает ее. Говорил с таким видом, будто знает еще больше.
И она тоже о нем много знала. Для этого не нужно быть аферистом и актером, - достаточно просто быть лечащим врачом.
Может быть, ему действительно отшибло память и он плетет ей всякие небылицы, потому что сам не от мира всего. Может, стоит выдать ему нужную бумажку и отправить его в соцслужбы - пусть адаптируется к реальному миру заново, но что-то останавливало Фарлонг.
Интуиция говорила, что все не так просто.
Свалился, как снег на голову. За полгода визиты к нему превратились в пытку. Достаточно скучную. Каждый раз одно и то же, каждый раз та же песня и полусумасшедший, безумно уставший взгляд, словно он не спал всю очередную ночь.
- Ты дура, - говорит он пустым голосом, потерявшим всякие игривые интонации иронии, - Ты никак не поймешь. Я столько раз уже говорил, а ты не слушаешь. Ты никогда меня не слушала, и поэтому я здесь.
Линдетт хочется возвести очи горе, но она держит себя в руках. Она всегда предельно вежлива, она железобетонная леди, ее ничто не сломает, не выведет из себя и не заставит улыбнуться. Таким железобетонным леди только с сумасшедшими и разговаривать.
- Ганн, - говорит она мягко, - Ты снова не принимал лекарства?
- Принимал, - не моргнув глазом, врет Ганн, обворожительно улыбаясь. В сочетании с мертвыми от усталости глазами это смотрится, мягко говоря, неестественно, - Немилосердные сестры этой тюрьмы, чьи лица похожи на спекшийся на солнце чернослив, могут это подтвердить.
Цветасто начинает говорить, - думает Фарлонг, бросая на него быстрый оценивающий взгляд, - похоже, у него поднимается настроение.
- Ты мой единственный луч света в этом темном царстве, и только ты можешь меня вытащить. Просто послушай меня. Выслушай. И поверь.
- Все верно, - кивает Линдетт, - Я твой лечащий врач и только я могу это сделать.
Они сидят в ее кабинете, - серой коморке три на три с минимальной обстановкой. Фарлонг тоже прекрасно вписывается в эту серость, но ее нисколько не смущает дефицит цвета.
Ганн с интересом рассматривает ее уши, будто с ними что-то не так. Хотя и это полная чушь - наверняка пялится на шрам-полумесяц у виска. Все пялятся, он не исключение.
- Ты даже выглядишь по-другому.
- Ганн, я всегда так выглядела, - мягко говорит Линдетт, грея руки в перчатках, которые никогда не снимает, - Мы не были с тобой знакомы до того момента, как встретились здесь. Ты же сам это знаешь.
Ганн вздыхает, раскачиваясь на ножках стула, как скучающий ребенок. Откуда он вообще взялся?
Ни документов, ни биографии, ни друзей, ни дома. Никого. Странная внешность. Не альбинос с недостатком цвета, как Линдетт, а просто...необычный. Ярко-зеленые глаза на сером от недосыпа лице и злая улыбка на капризно очерченной линии губ. Будто знает все обо всех, все грязные секреты, все сокровенные мысли и смеется над этим.
- Ты врешь, но не знаешь об этом, - вздыхает Ганн, смотря на своего врача, как на маленькую девочку, - Ты просто спишь. Это я виноват, что ты спишь.
Все та же история. Километры диктофонной пленки. Ты спишь, я сплю, мы не можем выбраться.
Ты заперла меня здесь, Линдетт, ты заперла себя.
Ее пациент так верит в то, что спит, что даже пытался убить себя. Дважды. Но это было до нее.
Когда позвонили Фарлонг и они познакомились, желание Джона Доу свести счеты с жизнью как-то поубавились. Это не могло не радовать, Ганнаев во всем показывал положительную динамику, но только не в своих фатальных заблуждениях.
«Ты пришла, т наконец-то пришла», - сказал он ей в первую встречу. Он действительно казался рад ей, как старому знакомому – все сверкал зеленущими глазами, улыбался, смеялся и шутил. Пытался очаровать и понравиться.
Он был как ребенок. Вбил себе в голову сказки, где Линдетт играла главную роль "лунной эльфки-освободительницы, Рыцаря-Капитана и Калак-Чи".
Он говорил ей, что они заснули в какой-то долине около какого-то камня, который приносит особенные грезы, и оказались здесь.
- Только ты этого не помнишь.
Как с этим бороться, Линде пока не понимала. Но чувствовала, что выход лежит на поверхности.
***
- Дай самую нормальную бутылку красного, что у тебя есть, дядь.
Дункан не кажется удивленным визиту своей племянницы, которая ему даже не племянница. Раньше Линде приходила постоянно, в частности, он подозревал, из-за Бишопа. Потом перестала.
- Год прошел. Как ты?
- В норме, - ответила женщина, самостоятельно открывая бутылку, и наливая вина в бокалы себе и Дункану, по обе стороны барной стойки.
Под Рождество в "Утонувшей Фляге" всегда тихо. Фарлонг-старший давно отпустил Сэла домой, к семье, и, честно говоря, ждал Линдетт.
Она стала совсем тихой после смерти Дэйгуна, даже тише, чем обычно, и, кажется, совсем перестала улыбаться. Дункан беспокоился за нее, но знал, что здравомыслия и воли к жизни племяннице не занимать, особенно после того случая, как какой-то псих облил ее кислотой, изрезал ножом и чуть не снял скальп.
Нападавшего так и не нашли. Линдетт даже лица его не видела.
Потом умер Дэйгун, Фарлонг порвала и без того напряженные отношения с Бишопом, и жизнь для нее сосредоточилась только на работе.
Дункан, как мог, старался растормошить угрюмую родственницу, повлиять на прохвоста Сэнда, который вел частную практику и выслушивал Линде раз в неделю, но результатов это не давало.
А ей и замуж пора, всё-таки тридцать лет уже...
- Что нового? - как можно более непринужденно интересуется он.
Линдетт поводит плечами, кутаясь в мешковатый свитер явно с чужого плеча.
- Ничего нового. Даже пациенты твердят то же самое.
Они почти в полной тишине вместе распивают вино, думая о том, как же здесь не хватает Дэйгуна. Молчаливого, уверенного, спокойного и родного Дэйгуна, на котором, кажется, держался весь этот серый мир.
***
- Ты приходишь ко мне, как на похороны. Нужно, как на свадьбу, - встречает ее Ганн. Смотрит исподлобья, немного недоверчиво, глаза еще более уставшие, чем вчера.
У Линдетт болит голова: вино у Дункана оказалось не ахти (как и всегда), и голова с него трещала ужасно. Она уже выпила таблетки, но они пока не начали действовать.
- Почему же как на похороны? - интересуется она вполне буднично.
Ганн вздыхает, словно она не понимает очевидное:
- В этом мире ты еще грустнее. Мне иногда кажется, что ты вот-вот заплачешь.
- Увы, тебе только кажется. Давай вернемся к твоим рассказам. На чем мы остановились?
Ганн фыркает, как кот, выражая легкое, но очень надменное пренебрежение.
- Я не вижу в этом смысла. Ты всё равно мне не веришь, а я устал бороться. Отвратительный мир ты придумала, в нем жить не хочется.
- Я придумала? – искренне удивляется женщина.
Ганн косит в сторону своей мучительницы глаза – раздраженный взгляд, измотанный, тоскливый.
- Конечно. Не я же.
- И почему ты пришел к такому выводу?
Кажется, Ганн готов вскочить с кресла, чтобы наорать на нее, но сдерживается. Видно, что он злится: сцепил пальцы в замок, зло улыбнулся, не разжимая губ.
- Как ты думаешь, - медленно говорит он, и его обычно тихий, чарующе-обволакивавший голос звенит от едва сдерживаемой ярости, - Что будет, если я возьму и убью тебя прямо сейчас? Ад и преисподняя, ты кажешься мне глупее всех фермерских девок, вместе взятых. Обида на тебя очень сильно выматывает, зачем ты так со мной?
Линдетт каменеет, застывает изваянием напротив него.
Возможно, стоит пересмотреть свою тактику поведения с ним. И увеличить дозу препаратов. Приставить круглосуточное наблюдение.
Она отдает короткие отрывистые указания медсестрам, когда Ганна уводят.
***
- Счастливого Рождества, Линдетт.
- О, вы только послушайте, кто объявился, - с щедрой долей яда и сарказма тянет Фарлонг в трубку, наматывая провод телефона на руку и с отвращением смотря на ожоги от кислоты. Уж лучше там, чем на лице.
На том конце провода повисает обиженное молчание, хотя обижаться должна она, а не он.
- Спасибо, - все-таки произносит Фарлонг, переборов себя и ком в горле, - Тебе того же в двойном размере.
- Как ты?
Женщина берет телефон под мышку и заставляет захмелевшее от вина тело дойти и упасть на софу. Голову кружит - на сердце легче.
- Все еще работаю с психами, если ты об этом.
- Я не об этом.
Фарлонг задумалась:
- Мне тебе даже рассказать нечего. О пациентах говорить нельзя, да и тебе не интересно...с Дунканом вчера напилась, как всегда...о, вспомнила! Кран протекает. Приезжай, почини, затопит меня, ей-богу.
Как-то жалобно это прозвучало.
В трубке слышится теплый родной бархатистый смех, и Линдетт хочется лезть на стену.
- Ты знаешь, что пока не могу.
Фарлонг кривится, со вздохом откидываясь на подушку:
- Да знаю, работа, девка эта рыжая твоя. Совсем под каблук тебя загнала.
- Не начинай, Линде.
- Да я не заикнулась даже, - фыркает та, - просто, не знаю, может вы вдвоем приедете хоть на какие-нибудь выходные? Я обещаю шоколадный пирог.
- Это серьезное заявление, - отвечают в трубке, - Но я постараюсь что-нибудь придумать.
- Мы с пирогом будем очень ждать вашего звонка.
- Я постараюсь.
***
- Освободительница, благодетельница моя, вытащи меня отсюда! Хватит, я не могу тебя умолять об этом постоянно, довела, хотела отомстить - отомстила, выиграла, но отпусти уже, пойдем отсюда, нам столько нужно сделать...Ты помнишь о своем проклятии, которое пожирает тебя изнутри? Пойдем, мы должны исправить ошибку глупых богов, мы потеряли слишком много времени, ты скоро умрешь, слышишь ты меня или нет?!
Линдетт поджала губы и покачала головой, прикрыв глаза. Препараты оказывают совсем не тот эффект, что ожидался, Джону Доу определенно становилось хуже, - его рассудок продолжал отрицать реальность.
Она зашла к нему в палату и попросила оставить их одних.
Ганн выглядел кошмарно: красивое лицо осунулось еще сильнее, глаза заволокло мутной пеленой, серая кожа, болезненные красные веки, чуть подрагивающие руки, спутанное пепельное серебро волос.
- Да что же с тобой не так?! - шепчет Фарлонг беззвучно, откладывая планшет с историей болезни и садясь рядом.
От Ганна сквозило отчаянием, и оно передавалось ей, нашло пустую выжженную дыру в сердце, закралось в края ран, начало раздирать швы своими когтистыми лапками.
Спокойно. Нужно просто успокоиться. Еще не случилось ничего страшного, нужно просто пересмотреть его лечение.
А вдруг оно ему действительно не нужно? - закралась поганая мысль-червоточинка.
- Ганнаев, я здесь, - говорит Линдетт, - Я всегда здесь, чтобы тебе помочь, помнишь об этом?
Ганн смотрит в одну точку, он похож на подростка, переживающего самый страшный момент в жизни. Он и так почти подросток - судя по новой медкарте, ему не больше двадцати пяти.
Как минимум на целых пять лет младше нее. Такая же разница, как у нее с Касавиром – только «братец-паладин», как она его ласково называла, старше.
- Ты ненастоящая, - отвечает Ганн обозленно, оттолкнув ее руку, - Линдетт, которую я знаю, никогда бы не сказала этого мне.
Фарлонг снова напряглась. Правда была в том, что Ганнаев был первым человеком, и тем более пациентом, которому она это говорила.
Никогда не давай обещания, которые не сможешь сдержать, - говорил ей отец.
И сам таков – бросил ее одну в этом мире. Она никому не нужна, так же, как и этот странный молодой человек, который вызывает у нее чувство вины.
- А какая она, Фарлонг, которую ты знаешь?
Ганн переводит взгляд на нее, но смотрит всё равно сквозь. В выжженную дыру.
- Безумная, как чистое вдохновение. Жестокая, как клетка для такого как я. Но она меня спасла. Она спасла мою мать. Она научила меня думать о других, а не о себе.
"Явно не я", - с тоской подумала Линдетт.
И тут она понимает, что нужно делать.
Хочет свободу – он ее получит.
***
- Кас, слушай, насчет моего приглашения.
- Мм? – Касавир даже не ворчит, как обычно, когда она сокращает его имя.
Линдетт мнется.
- У меня тут возникли небольшие накладки, в общем, в ближайший месяц точно у меня не будет ни минутки свободного времени, прости. Шоколадный пирог откладывается.
- У тебя все в порядке? – тут же насторожились на том конце. Линдетт себя ругает, - Касавир слишком хорошо ее знает.
- Да, все в порядке. Стала бы я тебе врать.
- Ты чего-то не договариваешь, сестрица.
- О, не называй меня так, мы уже не дети, - пытается отшутиться Линдетт, - Я потом тебе расскажу, обещаю.
- Ловлю на слове.
Линдетт помялась на месте, нервно крутясь на носках, как пьяная юла, но все-таки решила сказать:
- Береги себя там. И рыжую свою береги.
- Ты тоже. До связи.
***
Взять под свою ответственность не пойми кого, - и это при том, что она живет одна! – было, как потом миллион раз подумала Фарлонг, по крайней мере неразумно.
И чертовски подпортило ей имидж. Интересно, что скажет Сэнд, когда она ему расскажет?..
Но Ганну, кажется, действительно становилось лучше. Он стал меньше рассказывать о других мирах, магии и Рыцаре-Капитане, но определенные странности в поведении оставались.
Например, поначалу он шарахался от всех средств цивилизации, будто Маугли. Фарлонг терпеливо заново объясняла ему, что такое холодильник, плита, как работает электричество, и почему люди в ящике не могут поговорить с тобой.
А кто его знает, может, действительно Маугли? Его рассказы о том, что его «воспитали духи и животные дикого мира» были прямым тому намеком.
Фарлонг тоже пришлось пересмотреть свои привычки. Например, она теперь не могла позволить себе слоняться по дому в старом халате, с неуложенными волосами, собранными в хвост как попало.
Курить только на улице. Запирать дверь своей комнаты на ключ.
Они много и подолгу разговаривали. После того, как Линдетт прикупила своему подопечному подходящей одежды (не в больничной же одежде ему шататься?), сводила в парикмахерскую, не заставляя, правда, делать никаких кардинальных изменений, следила, чтобы он высыпался, нормально ел и принимал препараты, разговаривать стало с ним одним удовольствием.
Его глаза стали ярче. Все еще уставшие, но цвет яркой весенней зелени уже приковывал взгляд, а не заставлял отвести глаза.
Линдетт поймала себя на мысли однажды, что Ганн (она перестала называть его Джоном Доу) кажется ей смутно знакомым. И с каждым днем это чувство крепло и росло, но Фарлонг, будучи логичной до мозга костей, списывала это на постоянный контакт.
Ошибалась или нет? Правда или ложь?
***
- А где твои друзья, семья, Фарлонг? – спрашивает Ганн однажды.
Она ждала этого вопроса – Ганнаев должен был когда-нибудь задать его.
- Нет никого, - ответила она, аккуратно проверяя ножом готовность пирога, томившегося в духовке. Маленькую кухню заполнило ароматом шоколада и корицы.
Молодой человек сидел за длинным столом, оборудованным, как барная стойка, на высоком стуле, закинув ногу на ногу и грея ладонях чашку с травяным чаем. Как выяснилось, в травах он разбирается получше любого, а вот от кофе и какао воротил нос, как маленький мальчик от молока с «пенками» и медом.
- Сирота? – он не кажется удивленным ответом.
- Не такая уж и редкость в наше время.
Линдетт оставляет дверцу духовки приоткрытой и отключает плиту.
Ганн улыбается своим мыслям, наблюдая эту идиллистическую картину: Фарлонг хозяйничает на кухне. И печет шоколадные пироги.
- В моих воспоминаниях ты отлично готовила дичь, но не пироги.
Фарлонг не обращает внимания на этот всплеск «памяти», лишь бросает:
- В мире, который ты придумал, вряд ли есть место всему этому, - она обводит рукой все пространство вокруг, проворачиваясь на пятках, - Не так ли, Ганнаев?
Тот, кажется, задумался.
- Ты права, - наконец говорит он, точеным жестом отбросив лезущую в глаза челку назад, - В моем мире тебе такой нет места.
***
Голосовая почта. Оставьте свое сообщение.
- Братец-паладин, это я. Приезжайте. У меня куча хороших новостей. И много-много шоколадных пирогов с мороженым, как вы любите. Я тут живу кое с кем, но он хороший парень, немного странный, но мне кажется, вы подружитесь. Не как с Бишопом, уверяю.
Пауза.
- Постскриптум: и рыжую свою захвати обязательно!
***
Ганн снова начинает рассказывать эти свои истории. Почему-то они сейчас не отдают безумием – лишь буйным и очень хорошо развитым воображением.
И как она могла принять за психопата мечтателя и сказочника?
Дурочка.
Жизнь вошла в восхитительное русло, и Линдетт чувствовала, что впервые со смерти отца и нападения дышит легко и свободно. Почти готова смеяться и петь, как раньше.
Ганн напевает под нос одну из песен Патрика Вольфа, когда они возвращаются с прогулки-обхода по лесу. Линдетт живет в доме отца – маленьком лесничем домике на краю огромного соснового бора.
Пока Фарлонг курит на маленькой веранде, приняв на себя очередную порцию ворчаний о пагубной привычке, мол, целовать тебя невозможно после твоего табака, Ганнаев топит камин и ставит чайник – да, он в совершенстве освоил эти «ваши городские изобретения».
Фарлонг думает о том, соизволит ли Касавир приехать. Но звонить больше не хочет, терпеть не может навязываться.
В конце концов, она больше не лезет на стенку от одиночества.
Ей хотелось сказать, что «все хорошо», но язык не поворачивался – слишком нереальным казалось происходящее. После всего, что она вынесла – такой подарок в лице Ганна. А Линдетт всегда подозрительно относилась к подаркам. И к мужчинам в своей жизни.
Вот и с этим – позволяла себя целовать, но продолжала запирать свою комнату на ключ.
- Ты скоро, избавительница?..
«Избавительница», - фыркает Линдетт, туша сигарету, - «И почему я во всех мирах его спасаю от чего-то?»
***
В эту ночь она почему-то не запирается на ключ, - наверное, глинтвейн притупил ее обычную бдительность.
…Она очнулась от того, что на нее кто-то смотрит. Линдетт ненавидела до дрожи в руках, когда на нее кто-то смотрел.
Она проснулась и едва не подскочила на кровати – слишком пугающим показался силуэт Ганна в зимнем лунном свете. Серебряно-серый, ее Ганнаев – сам лунный свет.
- Что ты тут делаешь? – сипло, спросонья спрашивает Фарлонг, усаживаясь на кровати и подбирая ноги под себя.
Ганнаев улыбается – женщина видит его лицо – и его улыбка печальная и кажется сумасшедшей.
- В первый раз увидел, как ты спишь. В моем мире ты не спишь. Лунные эльфы не спят, ты знала об этом?
У Линдетт похолодело внутри, она вся подобралась.
- Мы сейчас не в твоем мире, Ганн, - мягко, успокаивающе говорит она, - Мы здесь. И я рядом. Не безумная и не жестокая, помнишь?
Молодой человек горько смеется, и только сейчас женщина замечает в его руке нож, - он блеснул ярким бликом в свете, как оскал дикого зверя.
- Ганнаев… - начинает она, протянув руку без перчатки в защитном жесте.
Но тот ее не слушает:
- Мы заигрались в этих грезах, моя дорогая, - говорит он, и в голосе, в этом тихом, чарующем голосе прячется настоящее безумие, - Пора в реальный мир. Туда, где ты не печешь эти чертовые пироги и ненавидишь меня. Я не могу принять тебя такой, какая ты здесь.
- Стой! – Линдетт молниеносно спрыгивает с кровати, сама же загоняя себя в угол, - Ганн! Ты же не собираешься стать убийцей? Ты не такой, я знаю!
- Ни черта ты обо мне не знаешь, - зло отрезает Ганн, - Мои руки по локоть в крови, и это все благодаря тебе! Ты загнала меня сюда, не дала себя убить, заперла в эту тюрьму для умалишенных, чуть не сгноила меня там, и теперь думаешь, что я поверю, что ты котенок?
- Так это был ты? Три года назад? – пораженно выдавливает из себя Линде, чувствуя, как начинают трястись руки, а на глаза – наворачиваться слезы.
- У меня не было выбора, - отвечает Ганн, подходя ближе, - Это твой сон, ты не сноходец, ты не можешь его прекратить, поэтому остается только одно. Проснуться насильно.
Линде улучила мгновение, которого хватило, чтобы правильно рассчитать движения молодого человека, - чтобы, толкнув его и получив глубокий порез на руке, попытаться выбежать из комнаты.
Но не успела. Не рассчитала – Ганн вцепился в нее мертвой хваткой, такой сильной, что Линде взвыла от боли. Она пыталась оттолкнуть его, пнуть, укусить – но в силах ей явно не тягаться со «сноходцем». В какой-то момент она смогла вывернуться из железных душащих объятий, но тут же схлопотала сталь в плечо – с ней явно не собирались церемониться и договариваться.
В этот момент она поняла, что все, - ей не выбраться живой. Кричать, плакать бесполезно – тут такая глушь, что даже олень не прибежит.
Но она очень хотела жить. Больше, чем кто-либо. И умирать от рук психопата, в которого умудрилась влюбиться, не собиралась. А если соберется – то утянет своего демона за собой.
- Что, долго ждал этого момента? – отбрасывая всякие методики переговоров с такими, как Ганн, ядовито тянет Линдетт и улыбается, - впервые с их встречи, и это почему-то заставляет ее мучителя застыть в ошеломлении.
Плевать, почему он застыл. Это дает драгоценные секунды.
Линдетт выбегает из комнаты, едва не падает с лестницы, но подворачивает чертову лодыжку – ту самую, что подводила ее всегда. На одном адреналине, практически не чувствуя боли в руке и плече, добегает до столика, где лежит оба ее телефона. У городского перерезан провод.
Она чувствует, как слезы начинают ползти по ее щекам.
«Ненавижу, да чтоб тебя!»
Она берет свой мобильный и набирает номер Касавира – он самый первый, до него всегда можно дозвониться…
- Кас, приезжай! – срывающимся голосом всхлипывает Линдетт, - Кас, пожалуйста, он напал на меня, мне некуда бежать!
Голосовая почта. Ваше сообщение записано.
И жгучая боль. Он ударил со спины.
***
Свет слепит. Яркий, искусственный, больничный, режет веки. Мир кружится, куда-то едет.
- Очнулась! – знакомый голос, который совсем не вяжется с запахами больницы, - Линде! Не открывай глаза!
Но Линдетт их открывает.
Над ней – более бледное, чем обычно, лицо Касавира. Ярко-голубые глаза, знакомые непослушные черные волосы.
- К-Кас, - с трудом говорит женщина, чувствуя, что все тело – одна сплошная рана, как тогда, только хуже, - Приехал-таки, сволочь.
- Перестань говорить! – одергивает он, и по голосу Линде понимает, что дело дрянь, - У тебя шесть колотых, тебе нельзя…
- Заткнись, - Фарлонг пытается поморщиться, но у нее не получается, лишь стон и хрип вырывается из груди, - А что…с ним?
Касавир хмурится, будто не понимает, как она может думать о каком-то психе вот сейчас.
- Он убил себя после того, как едва не прикончил тебя. Это невероятно, что ты осталась жива. Только пожалуйста, молчи.
- Это он…три года назад…
- Я знаю, - говорит Касавир, милый сердцу братишка-паладин, - Он бил по твоим старым шрамам.
Закончил начатое. Все-таки смог.
Серый мир подернулся красно-черными красками.
"Береги свою рыжую, паладин".
Название: Серый | В моем мире
Фэндом: Nevewinter Nights 2
Персонажи: фем!ГГ, Ганнаев, Дункан Фарлонг, Касавир, упоминаются Бишоп и Сэнд
Жанр: ангст, драма, АУ, дезфик, херт/комфорт, ООС
Саммари: по заявке в рамках флэшмоба: Безумие: Я напишу о своем персонаже, как о пациенте психлечебницы, а о вашем, как о докторе, или наоборот. Загаданный персонаж – Ганн.
Посвящение: SofiaSain которая взбаламутила воду и вытащила моего внутреннего Ганна (не спрашивай, как и вообще почему он такой), и Касавир, который это заказал. Ребятки, это вам.
Размер: мини
Статус: завершен
читать дальшеРаздражающий, как призрак из далекого прошлого. Именно так Линдетт могла его охарактеризовать, не вслух, - это непрофессионально, - а только в мыслях.
Выводящий из равновесия, как заноза в пальце - в самый неподходящий момент. Упрямый, как ребенок. Самый запоминающийся Джон Доу в ее жизни, а их, так же как и Джейн, она повидала немало.
...Линдетт опять подвернула ногу на неровной ступеньке больницы, выругалась, потому что чуть не пролила кофе на светлый плащ и брюки. В очередной раз прокляла себя за жадность, за то, что позарилась на хорошие деньги за свои услуги.
Это все он виноват. И в том, что кофе слишком крепкий и сладкий, и в том, что какой-то мудак припарковался, перегородив ее машину с утра, и в том, что у нее плохое настроение.
Джон Доу, который утверждает, что его зовут Ганнаев-из-грез. Но, конечно, это неправда. Как и неправда то, что он якобы узнал ее в свою первую встречу. И даже назвал имя.
Умелый лжец, манипулятор и актер. Так она его охарактеризовала после двух минут разговора. Имя у нее написано на бейдже.
Он говорил, что знает ее. Говорил с таким видом, будто знает еще больше.
И она тоже о нем много знала. Для этого не нужно быть аферистом и актером, - достаточно просто быть лечащим врачом.
Может быть, ему действительно отшибло память и он плетет ей всякие небылицы, потому что сам не от мира всего. Может, стоит выдать ему нужную бумажку и отправить его в соцслужбы - пусть адаптируется к реальному миру заново, но что-то останавливало Фарлонг.
Интуиция говорила, что все не так просто.
Свалился, как снег на голову. За полгода визиты к нему превратились в пытку. Достаточно скучную. Каждый раз одно и то же, каждый раз та же песня и полусумасшедший, безумно уставший взгляд, словно он не спал всю очередную ночь.
- Ты дура, - говорит он пустым голосом, потерявшим всякие игривые интонации иронии, - Ты никак не поймешь. Я столько раз уже говорил, а ты не слушаешь. Ты никогда меня не слушала, и поэтому я здесь.
Линдетт хочется возвести очи горе, но она держит себя в руках. Она всегда предельно вежлива, она железобетонная леди, ее ничто не сломает, не выведет из себя и не заставит улыбнуться. Таким железобетонным леди только с сумасшедшими и разговаривать.
- Ганн, - говорит она мягко, - Ты снова не принимал лекарства?
- Принимал, - не моргнув глазом, врет Ганн, обворожительно улыбаясь. В сочетании с мертвыми от усталости глазами это смотрится, мягко говоря, неестественно, - Немилосердные сестры этой тюрьмы, чьи лица похожи на спекшийся на солнце чернослив, могут это подтвердить.
Цветасто начинает говорить, - думает Фарлонг, бросая на него быстрый оценивающий взгляд, - похоже, у него поднимается настроение.
- Ты мой единственный луч света в этом темном царстве, и только ты можешь меня вытащить. Просто послушай меня. Выслушай. И поверь.
- Все верно, - кивает Линдетт, - Я твой лечащий врач и только я могу это сделать.
Они сидят в ее кабинете, - серой коморке три на три с минимальной обстановкой. Фарлонг тоже прекрасно вписывается в эту серость, но ее нисколько не смущает дефицит цвета.
Ганн с интересом рассматривает ее уши, будто с ними что-то не так. Хотя и это полная чушь - наверняка пялится на шрам-полумесяц у виска. Все пялятся, он не исключение.
- Ты даже выглядишь по-другому.
- Ганн, я всегда так выглядела, - мягко говорит Линдетт, грея руки в перчатках, которые никогда не снимает, - Мы не были с тобой знакомы до того момента, как встретились здесь. Ты же сам это знаешь.
Ганн вздыхает, раскачиваясь на ножках стула, как скучающий ребенок. Откуда он вообще взялся?
Ни документов, ни биографии, ни друзей, ни дома. Никого. Странная внешность. Не альбинос с недостатком цвета, как Линдетт, а просто...необычный. Ярко-зеленые глаза на сером от недосыпа лице и злая улыбка на капризно очерченной линии губ. Будто знает все обо всех, все грязные секреты, все сокровенные мысли и смеется над этим.
- Ты врешь, но не знаешь об этом, - вздыхает Ганн, смотря на своего врача, как на маленькую девочку, - Ты просто спишь. Это я виноват, что ты спишь.
Все та же история. Километры диктофонной пленки. Ты спишь, я сплю, мы не можем выбраться.
Ты заперла меня здесь, Линдетт, ты заперла себя.
Ее пациент так верит в то, что спит, что даже пытался убить себя. Дважды. Но это было до нее.
Когда позвонили Фарлонг и они познакомились, желание Джона Доу свести счеты с жизнью как-то поубавились. Это не могло не радовать, Ганнаев во всем показывал положительную динамику, но только не в своих фатальных заблуждениях.
«Ты пришла, т наконец-то пришла», - сказал он ей в первую встречу. Он действительно казался рад ей, как старому знакомому – все сверкал зеленущими глазами, улыбался, смеялся и шутил. Пытался очаровать и понравиться.
Он был как ребенок. Вбил себе в голову сказки, где Линдетт играла главную роль "лунной эльфки-освободительницы, Рыцаря-Капитана и Калак-Чи".
Он говорил ей, что они заснули в какой-то долине около какого-то камня, который приносит особенные грезы, и оказались здесь.
- Только ты этого не помнишь.
Как с этим бороться, Линде пока не понимала. Но чувствовала, что выход лежит на поверхности.
***
- Дай самую нормальную бутылку красного, что у тебя есть, дядь.
Дункан не кажется удивленным визиту своей племянницы, которая ему даже не племянница. Раньше Линде приходила постоянно, в частности, он подозревал, из-за Бишопа. Потом перестала.
- Год прошел. Как ты?
- В норме, - ответила женщина, самостоятельно открывая бутылку, и наливая вина в бокалы себе и Дункану, по обе стороны барной стойки.
Под Рождество в "Утонувшей Фляге" всегда тихо. Фарлонг-старший давно отпустил Сэла домой, к семье, и, честно говоря, ждал Линдетт.
Она стала совсем тихой после смерти Дэйгуна, даже тише, чем обычно, и, кажется, совсем перестала улыбаться. Дункан беспокоился за нее, но знал, что здравомыслия и воли к жизни племяннице не занимать, особенно после того случая, как какой-то псих облил ее кислотой, изрезал ножом и чуть не снял скальп.
Нападавшего так и не нашли. Линдетт даже лица его не видела.
Потом умер Дэйгун, Фарлонг порвала и без того напряженные отношения с Бишопом, и жизнь для нее сосредоточилась только на работе.
Дункан, как мог, старался растормошить угрюмую родственницу, повлиять на прохвоста Сэнда, который вел частную практику и выслушивал Линде раз в неделю, но результатов это не давало.
А ей и замуж пора, всё-таки тридцать лет уже...
- Что нового? - как можно более непринужденно интересуется он.
Линдетт поводит плечами, кутаясь в мешковатый свитер явно с чужого плеча.
- Ничего нового. Даже пациенты твердят то же самое.
Они почти в полной тишине вместе распивают вино, думая о том, как же здесь не хватает Дэйгуна. Молчаливого, уверенного, спокойного и родного Дэйгуна, на котором, кажется, держался весь этот серый мир.
***
- Ты приходишь ко мне, как на похороны. Нужно, как на свадьбу, - встречает ее Ганн. Смотрит исподлобья, немного недоверчиво, глаза еще более уставшие, чем вчера.
У Линдетт болит голова: вино у Дункана оказалось не ахти (как и всегда), и голова с него трещала ужасно. Она уже выпила таблетки, но они пока не начали действовать.
- Почему же как на похороны? - интересуется она вполне буднично.
Ганн вздыхает, словно она не понимает очевидное:
- В этом мире ты еще грустнее. Мне иногда кажется, что ты вот-вот заплачешь.
- Увы, тебе только кажется. Давай вернемся к твоим рассказам. На чем мы остановились?
Ганн фыркает, как кот, выражая легкое, но очень надменное пренебрежение.
- Я не вижу в этом смысла. Ты всё равно мне не веришь, а я устал бороться. Отвратительный мир ты придумала, в нем жить не хочется.
- Я придумала? – искренне удивляется женщина.
Ганн косит в сторону своей мучительницы глаза – раздраженный взгляд, измотанный, тоскливый.
- Конечно. Не я же.
- И почему ты пришел к такому выводу?
Кажется, Ганн готов вскочить с кресла, чтобы наорать на нее, но сдерживается. Видно, что он злится: сцепил пальцы в замок, зло улыбнулся, не разжимая губ.
- Как ты думаешь, - медленно говорит он, и его обычно тихий, чарующе-обволакивавший голос звенит от едва сдерживаемой ярости, - Что будет, если я возьму и убью тебя прямо сейчас? Ад и преисподняя, ты кажешься мне глупее всех фермерских девок, вместе взятых. Обида на тебя очень сильно выматывает, зачем ты так со мной?
Линдетт каменеет, застывает изваянием напротив него.
Возможно, стоит пересмотреть свою тактику поведения с ним. И увеличить дозу препаратов. Приставить круглосуточное наблюдение.
Она отдает короткие отрывистые указания медсестрам, когда Ганна уводят.
***
- Счастливого Рождества, Линдетт.
- О, вы только послушайте, кто объявился, - с щедрой долей яда и сарказма тянет Фарлонг в трубку, наматывая провод телефона на руку и с отвращением смотря на ожоги от кислоты. Уж лучше там, чем на лице.
На том конце провода повисает обиженное молчание, хотя обижаться должна она, а не он.
- Спасибо, - все-таки произносит Фарлонг, переборов себя и ком в горле, - Тебе того же в двойном размере.
- Как ты?
Женщина берет телефон под мышку и заставляет захмелевшее от вина тело дойти и упасть на софу. Голову кружит - на сердце легче.
- Все еще работаю с психами, если ты об этом.
- Я не об этом.
Фарлонг задумалась:
- Мне тебе даже рассказать нечего. О пациентах говорить нельзя, да и тебе не интересно...с Дунканом вчера напилась, как всегда...о, вспомнила! Кран протекает. Приезжай, почини, затопит меня, ей-богу.
Как-то жалобно это прозвучало.
В трубке слышится теплый родной бархатистый смех, и Линдетт хочется лезть на стену.
- Ты знаешь, что пока не могу.
Фарлонг кривится, со вздохом откидываясь на подушку:
- Да знаю, работа, девка эта рыжая твоя. Совсем под каблук тебя загнала.
- Не начинай, Линде.
- Да я не заикнулась даже, - фыркает та, - просто, не знаю, может вы вдвоем приедете хоть на какие-нибудь выходные? Я обещаю шоколадный пирог.
- Это серьезное заявление, - отвечают в трубке, - Но я постараюсь что-нибудь придумать.
- Мы с пирогом будем очень ждать вашего звонка.
- Я постараюсь.
***
- Освободительница, благодетельница моя, вытащи меня отсюда! Хватит, я не могу тебя умолять об этом постоянно, довела, хотела отомстить - отомстила, выиграла, но отпусти уже, пойдем отсюда, нам столько нужно сделать...Ты помнишь о своем проклятии, которое пожирает тебя изнутри? Пойдем, мы должны исправить ошибку глупых богов, мы потеряли слишком много времени, ты скоро умрешь, слышишь ты меня или нет?!
Линдетт поджала губы и покачала головой, прикрыв глаза. Препараты оказывают совсем не тот эффект, что ожидался, Джону Доу определенно становилось хуже, - его рассудок продолжал отрицать реальность.
Она зашла к нему в палату и попросила оставить их одних.
Ганн выглядел кошмарно: красивое лицо осунулось еще сильнее, глаза заволокло мутной пеленой, серая кожа, болезненные красные веки, чуть подрагивающие руки, спутанное пепельное серебро волос.
- Да что же с тобой не так?! - шепчет Фарлонг беззвучно, откладывая планшет с историей болезни и садясь рядом.
От Ганна сквозило отчаянием, и оно передавалось ей, нашло пустую выжженную дыру в сердце, закралось в края ран, начало раздирать швы своими когтистыми лапками.
Спокойно. Нужно просто успокоиться. Еще не случилось ничего страшного, нужно просто пересмотреть его лечение.
А вдруг оно ему действительно не нужно? - закралась поганая мысль-червоточинка.
- Ганнаев, я здесь, - говорит Линдетт, - Я всегда здесь, чтобы тебе помочь, помнишь об этом?
Ганн смотрит в одну точку, он похож на подростка, переживающего самый страшный момент в жизни. Он и так почти подросток - судя по новой медкарте, ему не больше двадцати пяти.
Как минимум на целых пять лет младше нее. Такая же разница, как у нее с Касавиром – только «братец-паладин», как она его ласково называла, старше.
- Ты ненастоящая, - отвечает Ганн обозленно, оттолкнув ее руку, - Линдетт, которую я знаю, никогда бы не сказала этого мне.
Фарлонг снова напряглась. Правда была в том, что Ганнаев был первым человеком, и тем более пациентом, которому она это говорила.
Никогда не давай обещания, которые не сможешь сдержать, - говорил ей отец.
И сам таков – бросил ее одну в этом мире. Она никому не нужна, так же, как и этот странный молодой человек, который вызывает у нее чувство вины.
- А какая она, Фарлонг, которую ты знаешь?
Ганн переводит взгляд на нее, но смотрит всё равно сквозь. В выжженную дыру.
- Безумная, как чистое вдохновение. Жестокая, как клетка для такого как я. Но она меня спасла. Она спасла мою мать. Она научила меня думать о других, а не о себе.
"Явно не я", - с тоской подумала Линдетт.
И тут она понимает, что нужно делать.
Хочет свободу – он ее получит.
***
- Кас, слушай, насчет моего приглашения.
- Мм? – Касавир даже не ворчит, как обычно, когда она сокращает его имя.
Линдетт мнется.
- У меня тут возникли небольшие накладки, в общем, в ближайший месяц точно у меня не будет ни минутки свободного времени, прости. Шоколадный пирог откладывается.
- У тебя все в порядке? – тут же насторожились на том конце. Линдетт себя ругает, - Касавир слишком хорошо ее знает.
- Да, все в порядке. Стала бы я тебе врать.
- Ты чего-то не договариваешь, сестрица.
- О, не называй меня так, мы уже не дети, - пытается отшутиться Линдетт, - Я потом тебе расскажу, обещаю.
- Ловлю на слове.
Линдетт помялась на месте, нервно крутясь на носках, как пьяная юла, но все-таки решила сказать:
- Береги себя там. И рыжую свою береги.
- Ты тоже. До связи.
***
Взять под свою ответственность не пойми кого, - и это при том, что она живет одна! – было, как потом миллион раз подумала Фарлонг, по крайней мере неразумно.
И чертовски подпортило ей имидж. Интересно, что скажет Сэнд, когда она ему расскажет?..
Но Ганну, кажется, действительно становилось лучше. Он стал меньше рассказывать о других мирах, магии и Рыцаре-Капитане, но определенные странности в поведении оставались.
Например, поначалу он шарахался от всех средств цивилизации, будто Маугли. Фарлонг терпеливо заново объясняла ему, что такое холодильник, плита, как работает электричество, и почему люди в ящике не могут поговорить с тобой.
А кто его знает, может, действительно Маугли? Его рассказы о том, что его «воспитали духи и животные дикого мира» были прямым тому намеком.
Фарлонг тоже пришлось пересмотреть свои привычки. Например, она теперь не могла позволить себе слоняться по дому в старом халате, с неуложенными волосами, собранными в хвост как попало.
Курить только на улице. Запирать дверь своей комнаты на ключ.
Они много и подолгу разговаривали. После того, как Линдетт прикупила своему подопечному подходящей одежды (не в больничной же одежде ему шататься?), сводила в парикмахерскую, не заставляя, правда, делать никаких кардинальных изменений, следила, чтобы он высыпался, нормально ел и принимал препараты, разговаривать стало с ним одним удовольствием.
Его глаза стали ярче. Все еще уставшие, но цвет яркой весенней зелени уже приковывал взгляд, а не заставлял отвести глаза.
Линдетт поймала себя на мысли однажды, что Ганн (она перестала называть его Джоном Доу) кажется ей смутно знакомым. И с каждым днем это чувство крепло и росло, но Фарлонг, будучи логичной до мозга костей, списывала это на постоянный контакт.
Ошибалась или нет? Правда или ложь?
***
- А где твои друзья, семья, Фарлонг? – спрашивает Ганн однажды.
Она ждала этого вопроса – Ганнаев должен был когда-нибудь задать его.
- Нет никого, - ответила она, аккуратно проверяя ножом готовность пирога, томившегося в духовке. Маленькую кухню заполнило ароматом шоколада и корицы.
Молодой человек сидел за длинным столом, оборудованным, как барная стойка, на высоком стуле, закинув ногу на ногу и грея ладонях чашку с травяным чаем. Как выяснилось, в травах он разбирается получше любого, а вот от кофе и какао воротил нос, как маленький мальчик от молока с «пенками» и медом.
- Сирота? – он не кажется удивленным ответом.
- Не такая уж и редкость в наше время.
Линдетт оставляет дверцу духовки приоткрытой и отключает плиту.
Ганн улыбается своим мыслям, наблюдая эту идиллистическую картину: Фарлонг хозяйничает на кухне. И печет шоколадные пироги.
- В моих воспоминаниях ты отлично готовила дичь, но не пироги.
Фарлонг не обращает внимания на этот всплеск «памяти», лишь бросает:
- В мире, который ты придумал, вряд ли есть место всему этому, - она обводит рукой все пространство вокруг, проворачиваясь на пятках, - Не так ли, Ганнаев?
Тот, кажется, задумался.
- Ты права, - наконец говорит он, точеным жестом отбросив лезущую в глаза челку назад, - В моем мире тебе такой нет места.
***
Голосовая почта. Оставьте свое сообщение.
- Братец-паладин, это я. Приезжайте. У меня куча хороших новостей. И много-много шоколадных пирогов с мороженым, как вы любите. Я тут живу кое с кем, но он хороший парень, немного странный, но мне кажется, вы подружитесь. Не как с Бишопом, уверяю.
Пауза.
- Постскриптум: и рыжую свою захвати обязательно!
***
Ганн снова начинает рассказывать эти свои истории. Почему-то они сейчас не отдают безумием – лишь буйным и очень хорошо развитым воображением.
И как она могла принять за психопата мечтателя и сказочника?
Дурочка.
Жизнь вошла в восхитительное русло, и Линдетт чувствовала, что впервые со смерти отца и нападения дышит легко и свободно. Почти готова смеяться и петь, как раньше.
Ганн напевает под нос одну из песен Патрика Вольфа, когда они возвращаются с прогулки-обхода по лесу. Линдетт живет в доме отца – маленьком лесничем домике на краю огромного соснового бора.
Пока Фарлонг курит на маленькой веранде, приняв на себя очередную порцию ворчаний о пагубной привычке, мол, целовать тебя невозможно после твоего табака, Ганнаев топит камин и ставит чайник – да, он в совершенстве освоил эти «ваши городские изобретения».
Фарлонг думает о том, соизволит ли Касавир приехать. Но звонить больше не хочет, терпеть не может навязываться.
В конце концов, она больше не лезет на стенку от одиночества.
Ей хотелось сказать, что «все хорошо», но язык не поворачивался – слишком нереальным казалось происходящее. После всего, что она вынесла – такой подарок в лице Ганна. А Линдетт всегда подозрительно относилась к подаркам. И к мужчинам в своей жизни.
Вот и с этим – позволяла себя целовать, но продолжала запирать свою комнату на ключ.
- Ты скоро, избавительница?..
«Избавительница», - фыркает Линдетт, туша сигарету, - «И почему я во всех мирах его спасаю от чего-то?»
***
В эту ночь она почему-то не запирается на ключ, - наверное, глинтвейн притупил ее обычную бдительность.
…Она очнулась от того, что на нее кто-то смотрит. Линдетт ненавидела до дрожи в руках, когда на нее кто-то смотрел.
Она проснулась и едва не подскочила на кровати – слишком пугающим показался силуэт Ганна в зимнем лунном свете. Серебряно-серый, ее Ганнаев – сам лунный свет.
- Что ты тут делаешь? – сипло, спросонья спрашивает Фарлонг, усаживаясь на кровати и подбирая ноги под себя.
Ганнаев улыбается – женщина видит его лицо – и его улыбка печальная и кажется сумасшедшей.
- В первый раз увидел, как ты спишь. В моем мире ты не спишь. Лунные эльфы не спят, ты знала об этом?
У Линдетт похолодело внутри, она вся подобралась.
- Мы сейчас не в твоем мире, Ганн, - мягко, успокаивающе говорит она, - Мы здесь. И я рядом. Не безумная и не жестокая, помнишь?
Молодой человек горько смеется, и только сейчас женщина замечает в его руке нож, - он блеснул ярким бликом в свете, как оскал дикого зверя.
- Ганнаев… - начинает она, протянув руку без перчатки в защитном жесте.
Но тот ее не слушает:
- Мы заигрались в этих грезах, моя дорогая, - говорит он, и в голосе, в этом тихом, чарующем голосе прячется настоящее безумие, - Пора в реальный мир. Туда, где ты не печешь эти чертовые пироги и ненавидишь меня. Я не могу принять тебя такой, какая ты здесь.
- Стой! – Линдетт молниеносно спрыгивает с кровати, сама же загоняя себя в угол, - Ганн! Ты же не собираешься стать убийцей? Ты не такой, я знаю!
- Ни черта ты обо мне не знаешь, - зло отрезает Ганн, - Мои руки по локоть в крови, и это все благодаря тебе! Ты загнала меня сюда, не дала себя убить, заперла в эту тюрьму для умалишенных, чуть не сгноила меня там, и теперь думаешь, что я поверю, что ты котенок?
- Так это был ты? Три года назад? – пораженно выдавливает из себя Линде, чувствуя, как начинают трястись руки, а на глаза – наворачиваться слезы.
- У меня не было выбора, - отвечает Ганн, подходя ближе, - Это твой сон, ты не сноходец, ты не можешь его прекратить, поэтому остается только одно. Проснуться насильно.
Линде улучила мгновение, которого хватило, чтобы правильно рассчитать движения молодого человека, - чтобы, толкнув его и получив глубокий порез на руке, попытаться выбежать из комнаты.
Но не успела. Не рассчитала – Ганн вцепился в нее мертвой хваткой, такой сильной, что Линде взвыла от боли. Она пыталась оттолкнуть его, пнуть, укусить – но в силах ей явно не тягаться со «сноходцем». В какой-то момент она смогла вывернуться из железных душащих объятий, но тут же схлопотала сталь в плечо – с ней явно не собирались церемониться и договариваться.
В этот момент она поняла, что все, - ей не выбраться живой. Кричать, плакать бесполезно – тут такая глушь, что даже олень не прибежит.
Но она очень хотела жить. Больше, чем кто-либо. И умирать от рук психопата, в которого умудрилась влюбиться, не собиралась. А если соберется – то утянет своего демона за собой.
- Что, долго ждал этого момента? – отбрасывая всякие методики переговоров с такими, как Ганн, ядовито тянет Линдетт и улыбается, - впервые с их встречи, и это почему-то заставляет ее мучителя застыть в ошеломлении.
Плевать, почему он застыл. Это дает драгоценные секунды.
Линдетт выбегает из комнаты, едва не падает с лестницы, но подворачивает чертову лодыжку – ту самую, что подводила ее всегда. На одном адреналине, практически не чувствуя боли в руке и плече, добегает до столика, где лежит оба ее телефона. У городского перерезан провод.
Она чувствует, как слезы начинают ползти по ее щекам.
«Ненавижу, да чтоб тебя!»
Она берет свой мобильный и набирает номер Касавира – он самый первый, до него всегда можно дозвониться…
- Кас, приезжай! – срывающимся голосом всхлипывает Линдетт, - Кас, пожалуйста, он напал на меня, мне некуда бежать!
Голосовая почта. Ваше сообщение записано.
И жгучая боль. Он ударил со спины.
***
Свет слепит. Яркий, искусственный, больничный, режет веки. Мир кружится, куда-то едет.
- Очнулась! – знакомый голос, который совсем не вяжется с запахами больницы, - Линде! Не открывай глаза!
Но Линдетт их открывает.
Над ней – более бледное, чем обычно, лицо Касавира. Ярко-голубые глаза, знакомые непослушные черные волосы.
- К-Кас, - с трудом говорит женщина, чувствуя, что все тело – одна сплошная рана, как тогда, только хуже, - Приехал-таки, сволочь.
- Перестань говорить! – одергивает он, и по голосу Линде понимает, что дело дрянь, - У тебя шесть колотых, тебе нельзя…
- Заткнись, - Фарлонг пытается поморщиться, но у нее не получается, лишь стон и хрип вырывается из груди, - А что…с ним?
Касавир хмурится, будто не понимает, как она может думать о каком-то психе вот сейчас.
- Он убил себя после того, как едва не прикончил тебя. Это невероятно, что ты осталась жива. Только пожалуйста, молчи.
- Это он…три года назад…
- Я знаю, - говорит Касавир, милый сердцу братишка-паладин, - Он бил по твоим старым шрамам.
Закончил начатое. Все-таки смог.
Серый мир подернулся красно-черными красками.
"Береги свою рыжую, паладин".
@темы: графоманство-с, невер
-
-
17.12.2014 в 09:51АААААААААА!
АА!
А!
Я тут немного это, немного в ахуе сижу и не знаю, что сказать)
Это было шикарно, черт!
Словно все так на самом деле и было, именно так и никак по-другому!
ОФИГЕТЬ!
-
-
17.12.2014 в 10:04спасибо, я рад, что оно вштырило, мне самому понравилось эту АУ писать)
-
-
17.12.2014 в 10:13-
-
17.12.2014 в 10:16-
-
19.01.2015 в 17:18«Ты пришла, т наконец-то пришла», - сказал он ей в первую встречу. Он действительно казался рад ей, как старому знакомому – все сверкал зеленущими глазами, улыбался, смеялся и шутил. Пытался очаровать и понравиться.
- Ты приходишь ко мне, как на похороны. Нужно, как на свадьбу, - встречает ее Ганн.
вот особенно на этих двух моментов меня просто начало душить обожание к
этому мудакуГаннупотрясающее передан характер в паре строк
Линдетт твою я люблю и так, но в этом мире ее даже еще жальче чем в фейруне. Пошто ты так с ней и с Дейгуном хД
И Кас с камео Нейлат просто прекрасны
И я даже не знаю чего мне хочется больше - чтобы они действительно проснулись в другом мире или нет.
и у меня аж руки чешутся тоже начать писать
-
-
19.01.2015 в 17:29вот особенно на этих двух моментов меня просто начало душить обожание к этому мудаку Ганну
ааааа, я рад, что ты оценила именно эти фразы, и вообще Ганна, потому что здесь он мне очень нравится
пожалей его, он три года во сне торчал. или нет? ХД
Линдетт твою я люблю и так, но в этом мире ее даже еще жальче чем в фейруне. Пошто ты так с ней и с Дейгуном хД
потому что в Фаэруне смерть Дейгуна она не переживет. не в том плане, что она тупо не доживет, а в том, что для нее это самый сильный удар, который только может быть.
а издеваюсь я над ней, потому что карма. потому что изначально все наперекосяк, и вместо нее должен был быть кто-то другой. она случайно подвернулась, и из-за этого все посыпалось. вот ее и судьба пинает - идешь, дура, не туда, а Фарлонг-то все это прекрасно знает, но вырваться уже не может(
И я даже не знаю чего мне хочется больше - чтобы они действительно проснулись в другом мире или нет.
*шепотом* мне нравится думать, что Ганн просто был сумасшедшим, но у меня есть в работе продолжение, когда они действительно проснулись в Фаэруне. но это очень недоброе "утро".
и у меня аж руки чешутся тоже начать писать
ачебинет?
я вот время от времени подумываю потребовать от тебя полную типа-анкету Вески, чтобы проникнуться персонажем и написать фичок, где она доводит Ганна до почти-смертоубийства путем утопления
спасибо, принцесса, я рад, что ты оценила!
-
-
19.01.2015 в 17:53ааааа, я рад, что ты оценила именно эти фразы, и вообще Ганна, потому что здесь он мне очень нравится
мне он тоже здесь очень нравится
потому что в Фаэруне смерть Дейгуна она не переживет. не в том плане, что она тупо не доживет, а в том, что для нее это самый сильный удар, который только может быть.
все равно жалко хД но описание Дейгуна как человека может холодного и не особо приятного но - родного и уверенного как скала это просто
а Линдетт жалко, повторюсь хД садист!
*шепотом* мне нравится думать, что Ганн просто был сумасшедшим, но у меня есть в работе продолжение, когда они действительно проснулись в Фаэруне. но это очень недоброе "утро".
я тоже больше к версии просто сумасшедшего склоняюсь так чуток красивей, имхо хд
ачебинет?
тяжело начинать хд но я уже решила писать хотя бы драббл в неделю, а кас обещал помочь хД
я вот время от времени подумываю потребовать от тебя полную типа-анкету Вески, чтобы проникнуться персонажем и написать фичок, где она доводит Ганна до почти-смертоубийства путем утопления
НЕ НАДО СО МНОЙ ТАК. Я Ж АЖ ПОДАВИЛАСЬ
я все еще хочу запилить постик, просто даже для себя, да
и пссс, а ты знаешь что у меня есть отдельный тумблр с ассоциациями картинками\цитатами на персонажей невера и веску?
-
-
19.01.2015 в 17:58мне он тоже здесь очень нравится
на то и расчет
все равно жалко хД но описание Дейгуна как человека может холодного и не особо приятного но - родного и уверенного как скала это просто
LET ME LOVE YOU
но я уже решила писать хотя бы драббл в неделю, а кас обещал помочь хД
ЧЕРТ ПОБЕРИ ХОТЕТЬ ЧИТАТЬ!
НЕ НАДО СО МНОЙ ТАК. Я Ж АЖ ПОДАВИЛАСЬ
я серьезно. потому что с тех пор как ты обмолвилась об этом в скайпе, идея меня не покидает!
и пссс, а ты знаешь что у меня есть отдельный тумблр с ассоциациями картинками\цитатами на персонажей невера и веску?
ВАТ. ссыль, срочно!
-
-
19.01.2015 в 18:04ЧЕРТ ПОБЕРИ ХОТЕТЬ ЧИТАТЬ!
читать мои первые попытки?
но этот фик напомнил мне о моей идеи с тоже психушкой ау только где веска пациент а ганн приходит навещать свою мать
я серьезно. потому что с тех пор как ты обмолвилась об этом в скайпе, идея меня не покидает!
*всплакнула*
ВАТ. ссыль, срочно!
основной - thesilversword.tumblr.com/ (там в тэгах написана к кому\чему ассоциация)
тэг конкретно вески - thesilversword.tumblr.com/tagged/Veska%20Farlon...