гора не идет к Магомеду.
а Магомеду хочется больше концертов.
Магомеду нужно сделать паспорт и прошерстить тур Alter Bridge. и махнуть к ним!
чем не план по началу захвата мира?
черт, я хочу увидеть самого лучшего гитариста последнего десятилетия и одного из самых охуеннейших вокалистов, которые настолько талантливы, что вотпрямщас творят историю музыки.
вот только в России о них нихрена не знают. даже в Митино на музыкальном рынке - а там продавцы опытные ребята - и те их не знают! чертов Creed знают, а Alter Bridge - нет!
и это группа, которой на западе за последний альбом никто ниже девятки из десяти не поставил.

валить из этой страны. срочна.
сюда не приедет Radiohead. я думаю, что Том Йорк, как ярый гринписовец, обиделся на нас за эту историю с "Арктик Санрайз". это печально. еще один повод свалить

какие-то разрозненные мысли

@темы: я, сам с собой, саундтреки к жизни

---

сделай уже что-нибудь в своей жизни, старость уже поднимается к тебе на лифте, а ты начинаешь медленно сгорать, твой внутренний фитиль уменьшается, и ты ничего не можешь с этим поделать

@темы: я, сам с собой

---

какой. охуенный. Питер Пэн в Once upon a Time.

у парня в глазах все написано, вообще играет здорово. где такое выкопали - непонятно!

@темы: моск уехал в Шизбург

---

Спокойной ночи - продолжение и окончание главы

Глава 4 - Вспышка - окончание

***

(Слушать - Woodkid – The Deer или Michael McCann – Everybody Lies)

…Шахты лифтов обрушены будто взрывом, а лестница казалась поистине бесконечной, - Саске и не смотрел уже на цифры, начертанные черной краской на каждом пролете, не считал бетонные ступеньки, которые казались скользкими, будто от масла или воды. Одной-единственной мыслью было – не споткнуться, потому что казалось, что если тело допустит осечку, то все пропало, и придется начинать подъем сначала.

Если он споткнется – то проиграет. Упадет вниз.

Но тело не предавало – более того, Саске даже не запыхался. Пока что ему никто не попался на пути – и это было странным. Хотя, думал Учиха, пора убирать из лексикона это слово. Сердце стучало, как бешеное, от волнения и от того, что Итачи рядом, совсем рядом, и скоро он будет свободен…

(Свободен от чего? Почему он пленник?)

Саске не обратил внимания на эту мысль, которая могла заставить его резко остановиться, дав по всем тормозам, и лишь продолжил подъем наверх.

Бегом. Бегом. Бегом.
Быстрее. Он здесь. Он рядом. Он немного выше.

Цифра «100» появляется на последнем лестничном пролете, и Саске понимает, что дошел до цели своего путешествия. Длинного, длинного путешествия во сне, так похожего на реальность.
А может, это и есть реальность?

(Я не проснусь. Только не сейчас)

Парень дергает ручку, и дверь на крышу легко подается, будто ее открывают каждый день.
Саске знал это место. Он помнил этот ресторан под открытым небом, только вот сейчас он был совершенно неузнаваем: три десятка столов из красного дерева развалились от времени и гнили, стулья были сломаны и опрокинуты, пыль покрыла серым слоем все, укрывая покрывалом обломки. Разбитая посуда, хрусталь и светильники, опрокинутые большие белые глиняные вазы в греческом стиле, расколотый фонтан, забитый пылью и листьями – а ведь когда-то здесь все было по-другому.

Саске прошел дальше, оставляя дверь позади. В лицо ударил сухой ветер, гораздо более свежий, чем там, внизу, но он был яростным, словно пытался предостеречь от чего-то, заставить закрыть глаза от летящей в них пыли и соринок, заставить повернуть назад…

Но Саске не мог повернуть назад.

На самом краю, за ограждением, стояла одинокая фигура, закутанная в темные одежды, которые лениво трепал ветер. Стоит на карнизе, придерживаясь одной рукой за металлическую ограду, проржавевшую и очень неустойчивую, другой рукой тянется куда-то, будто пытаясь пощупать пустоту и свободу.

- Стой! Не надо! – Саске не сразу понимает, что это он кричит, что это его тело бросилось вперед, управляемое страхом и волнением.

(Только не еще раз. Не повторяй. Не надо, Итачи.
Не надо больше прыгать.)

Фигура оборачивается, не показывая лица, и молча перепрыгивает обратно за перила, с грацией, достойной профессионального паркурщика.

Сердце пропустило удар и ухнуло вниз, в шахту лифта с сотого этажа. Лицо неизвестного (это не Итачи! Итачи выше!) скрыто маской, но не такой, как у «чумных», - у этого маска была похожа не на воронью, а на какую-то другую.

Маска хищной птицы, без длинного клюва – с коротким, загнутым вниз, цвета латуни. Длинные перья по краям простой черной основы похожей на маскарадную маску, коричнево-пятнистые с золотом, разной длины. Видно нижнюю половину лица – это человек, у него бледные губы и острый подбородок.
У неизвестного длинный тонкий клинок, холодно поблескивающий в свете звезд, которые здесь светили так ярко, что заменяли луну. Клинок - но не рапира, не сабля и не катана.

Саске стискивает рукоять Кусанаги. Он готов активировать Мангеке, но почему-то медлит – вглядывается в глаза напротив – тоже с шаринганом.

- Где Итачи? – спрашивает Саске.

Сон будто над ним издевается, отбирает у него брата, прячет его, и злорадно хихикает в кулачок.

Фигура не шевелится, застыв, словно изваяние. Ветер треплет перья маски.

Музыка снова начинает играть, на отдалении, будто где-то далеко в горах, порождая эхо, смешиваясь с карканьем внизу.
(Опять?..)

- Здесь нет твоего брата.

Полушепот, не хриплый и сипящий, как у «чумных». Спокойный. Уставший и обреченный.

Музыка становится громче.
(Босс?..)

- Где Итачи? – вновь спрашивает Саске, чувствуя, что будет проще зарезать этого стража, чем пытаться выбить из него ответ.

Неизвестный медлит с ответом, будто глубоко задумавшись. А потом говорит:

- Уходи. Здесь нет твоего брата. Уходи. – шепчет он.

Они стоят в одной и той же позе – страж кажется зеркальным отражением Саске, - и ветер гуляет между ними, будто пытаясь не дать схлестнуться в бое.

- Тогда кто ты? Ты отличаешься от других.

- Я последний, - следует ответ.

Учиха чувствует, как начинает раздражаться.

- Посмотри вниз. Подойди. – говорит страж в маске хищной птицы.

В знак мирных намерений он опускает на пол свой меч и отшвыривает его ногой. Сталь жалобно ноет. Саске видит, что у меча очень красивая гарда и рукоять – витые линии, призванные коконом обволакивать кисть и защищать ее от ударов.

Саске не опускает Кусанаги. Он подходит, готовый в любое мгновение атаковать и прервать жизнь этого «последнего».

Он смотрит вниз, немного неуверенно и опасливо. Несмотря на огромную высоту, от которой трепетно захватывает дух, сквозь жирную толщу кружащих тучей воронов он четко и ясно видит Наруто и Сакуру, которые продолжают сражаться. Сердце болезненно сжалось – с высоты расклад был неприятный.

- Почему ты бросил своих друзей? Они были тебе как семья, - тихо шепчет страж, стоя рядом на почтительном расстоянии.

Саске зло сжимает перила одной рукой, чувствуя, как на ладони остается шершавая крошка ржавчины.

Он видит, как Сакура не успевает увернуться от ворона, подкравшегося сзади, и падает с лезвием рапиры, кончик которого выглядывает из груди, пропитывая темную одежду кровью.

Саске слышит крик Наруто.

- Зачем ты их бросил? – снова спрашивает страж, - Они же твоя семья.

(Это все не по-настоящему)

- Зачем ты их бросил? Они же твоя семья. – талдычит страж.

- Замолчи. Ничего этого не существует. – говорит Саске, сглатывая неприятный ком в горле.

- Ошибаешься. – неизвестный в маске хищной птицы улыбается страшной и неприятной улыбкой и продолжает, - Уровень провален. Твоя принцесса в другой башне.

И в несколько легких шагов достигнув края крыши, прыгает вниз.

В спокойное ночное звездное небо взмывает, блеснув золотом перьев и издав крик, ястреб, и все звезды этого неба обрушиваются на голову Саске, отправляя его в полет вниз с десяти десятков этажей.

***

(Слушать – Nightwish – Heart Lying Still)

[13 октября, 8.15 АМ, квартира Саске, жилая комната]

…его вышвыривает из сна с такой скоростью, что Саске не успевает понять, что же все-таки происходит, когда же реальность успела сменить свои декорации, когда холодный сухой ветер утих, когда вместо неба появился потолок, когда вместо звуков появилась тишина, когда Кусанаги исчез из рук?..

Проснуться, - так резко, будто его искусственно вытащили из сна, как неродившийся плод из утробы матери, - было в буквальном смысле больно: Саске тяжело дышал, его сердце стучало, как ненормальное, стук тяжело отдавался в ушах, глаза нещадно жгло, зрение не могло сфокусироваться ни на чем, наверно, целую минуту. Руки нервно тряслись, было холодно. Спина взмокла от пота.

Все тело ныло, будто его пинали ногами, голова раскалывалась, словно он вливал в себя дешевый алкоголь всю ночь.

Как же больно просыпаться в реальном мире.

Но все это отходило на второй план.

- Принцесса…в другой башне, - прохрипел Саске, вцепившись пальцами в онемевшую руку, сжимая так, что останется синяк, - Другой…башне, хренов Марио…

Он проснулся. Он завалил уровень.

Саске зажмурил глаза, чувствуя, как они мокнут от слез, и от этого их жгло еще сильнее.
Запомнить сон. Он не должен ничего забыть, чтобы…вернуться?
Но образы Наруто и Сакуры блекли в памяти, как он не пытался их удержать, как не пытался дотянуться. Яркий сон улетучивался из разума, оставляя лишь обрывки и жалкие лохмотья мыслей, похожие на воспоминания.

- Другая башня, - повторил Саске, чтобы не забыть. Голос сипел, язык шевелился с трудом.

Встать. Нужно встать. Хотя бы сбросить с себя плед.

Парень предпринял попытку подняться с софы, с удивлением отметив, что он почему-то обнажен, - и со стоном рухнул назад. Мир закрутился калейдоскопом, к горлу подкатывала желчная тошнота, а сам Саске почувствовал себя таким уставшим, словно страдал от бессонницы целую неделю.

Рядом мелькнуло золотистое пятно. Виляет хвостом. Пес положил морду ему на колени. Саске еле шевелящейся рукой потрепал собаку за ухом.

Он…дома?

Окружающие предметы постепенно возвращали себе свою четкость, и Саске увидел, что кроме него и Пса в квартире никого нет.
Да и должен кто-то быть?..

Саске нахмурился, когда попытался вспомнить вчерашний день: в студии вырубило электричество, потом он рассказал Нара о том, что в его квартире творится какая-то чертовщина, тот ему не верил, Саске пригласил его к себе, а потом…

А потом темнота, словно кто-то прошелся по пленке памяти ластиком.
Может, он просто пришел домой и лег спать?..

Саске потянулся к телефону, чтобы посмотреть на время, и подскочил, едва не отдавив Псу лапу, запутался в проводах и едва не упал, ругая все на свете самыми крепкими словами, какими знает.

- Проспал, да? – отозвался на том конце провода Шикамару, голос у которого был флегматично-уставшим, - Забей. Я уже в студии, так что подваливай, как соберешься.

Молодой человек выпутал ноги из проводов и дошел до ванной, придерживаясь за стены и предметы мебели, боясь упасть, - ноги были ватными, а мышцы ныли и болели. Благо, в квартире был полный порядок, и можно было не бояться споткнуться обо что-то.

У Саске не было сил даже посмотреть в зеркало, не было сил провести ладонью по запотевшей поверхности, чтобы узнать свое лицо.

От еды воротило. В раковине стояла посуда на одного – ну, по крайней мере, он вчера поел. Значит, сегодня с голода не умрет.

Нужно еще выгулять Пса.

Прожить этот день. Заснуть.
Заснуть и увидеть их. Он не завалит уровень. Больше не позволит себе осечки.

***

[09.32 AM, студия, контрольная комната]

Сегодня он все-таки сильно припозднился, сбросив часть утренней работы на Шикамару, поэтому Саске в качестве извинения перед другом купил кофе и пончики-донаты, которые тот очень любил.

Он тихо вошел в студию, отметив, что как-то подозрительно тихо. Шикамару спал, развалившись в кресле и протянув ноги. По крайней мере, он не закинул их на пульт, а значит, он не совсем безнадежен.

Саске тихо поставил пакет из кофейни рядом и задумался над тем, будить ли Нара или все же нет. Вид у того был помятый – видимо, тоже выдалась ночка не из легких, раз заснул прямо на рабочем месте. Учиха отметил, что с каким-то интересом разглядывает напарника, будто видит его в первый раз. Щурит глаза – их до сих пор немилосердно колет тысячей иголочек, даже моргать больно.

Он отмечает, что в Шикамару есть какая-то красота, когда он спит – нет на лице раздражающего Саске выражения скуки, а губы не искривлены в сарказме…да и волосы он почему-то собрал сегодня в низкий, а не высокий хвост, как обычно.

На манер Итачи.
Саске почувствовал, как его пальцы сжимаются в кулаки, а в грудной клетке щемит сердце.

- Что у тебя с глазами? Линзы что ли надел? – сонно поинтересовался Нара, видимо, проснувшись от того, что его пристально рассматривают.

Саске удивленно моргнул. Боль в глазах вдруг исчезла, как по волшебству.

- Я просто не выспался, - ответил он, удосуживаясь наконец снять куртку и пройти к вешалке.

Нара с необычной резвостью для только что спавшего человека подскочил к Саске.

- Повернись. Что у тебя с глазами? – настойчиво спросил он. В его голосе, обычно с такими пофигистичными нотками, слышится обеспокоенность.

- Я же сказал, - Саске зевнул, прикрыв рот рукой, и повернулся, выжидающе смотря на напарника, - Что устал. Нихрена не выспался.

Нара недоверчиво нахмурился, будто бы он не это ожидал услышать и не поверил ни единому слову.

- Знаешь, я сейчас скажу тебе очень странную вещь, - вдруг заявил он, скрестив руки на груди, - Я не верю в то, что мне это померещилось. Я только что видел, что у тебя была красная радужка глаз. Красная с каким-то черным. Потом ты моргнул, и они вновь приняли нормальный цвет.

Саске усмехнулся, пройдя мимо него, и уселся на диван, подтянув к себе учетный журнал поближе.

- Ну что за чушь ты порешь, Нара. Ты же знаешь, что это невозможно – менять цвет глаз по настроению.

Нара казался обескураженным. Он вообще выглядел, как школьник, который проспал занятия – весь какой-то помятый, сонный, растрепанный. «Не удивительно, что ему всякая хрень мерещится», - подумал Саске, вертя ручку в пальцах.

Пусть думает, что ему показалось. Саске тоже будет так думать. Не мог же шаринган из сна появиться в реальном мире?..
Не мог же?..

Шикамару, кажется, обиделся, но ничего не сказал. Лишь сел на свое рабочее место и надел наушники.

[03.29 PM, студия, контрольная комната]

Саске уже начало выводить из себя это молчание. Даже Нара какой-то подозрительно молчаливый. Необычно.

- Знаешь, Нара, - Саске потянулся на своем диване, с удовольствием разминая затекшие мышцы и с каким-то мрачным удовлетворением смакуя чувство боли, - Я хотел задать один немного странный вопрос.

Шикамару невозмутимо повернулся на своем стуле, сняв наушники и повесив их на шею, смотря на Саске равнодушным уставшим взглядом.

- Валяй, шеф. Слушаю.

Почему-то отдаленно Нара напомнил Саске Итачи, поэтому он отвел глаза.

- Я знаю, что это бредово звучит, но я спрошу, - замялся Саске, почувствовав, что почему-то начинает нервничать, - Совсем не помню, не могу вспомнить вчерашний вечер, может, устал или еще чего… Ты вчера заходил ко мне или я шел домой один?

Секунда. Тик.

Учиха никогда не видел такого удивленного лица у Шикамару. Это уже даже не удивление – это ошеломление. Только вот с чем это связано?

- Нет, Саске, - ответил Нара тихо, смотря на него с тщательно скрываемой смесью сочувствия и непонимания, - Ты вчера возвращался домой один.

Тик-так. Так-тик.

Ты пока не осознаешь этого.

Но привычный мир Саске, который и так еле держался на своем фундаменте, начал рушиться, как карточный домик…


* - Radiohead – Everything in its Right Place
** - Том Йорк – лидер и создатель Radiohead
*** - Ну вдруг кто не знает, загуглите олдскульную игру про Марио)
**** - Минас-Тирит – туда же, Крепость Последней Надежды, Толкиен, «Властелин Колец»

@темы: графоманство-с, СН

---

Название: Спокойной ночи
Автор: Вайр
Бета:  Darkholme
Гамма: Штэйн
Пейринг: Саске/Итачи, Шикамару/Саске
Рейтинг: R
Жанр: angst, AU, dark, horror, фантастика, mystic, action, deathfic, ООС – в меру
Размер: миди
Статус: в процессе
Саммари: Только в своих беспокойных снах ты обретешь себя.
Дисклеймер: поиздеваюсь и брошу
Размещение: запрещено.
Предупреждения: много отсылок к играм и некоторым фильмам, попадается геймерский жаргон, кровища, монстры, боевки, шиза и виктимный Итачи. А, и автор нихрена не шарит в звукозаписи, поэтому прошу простить косяки. Размышлизмы, ничего близкого к романсу и флаффу, под конец – записки сумасшедшего. Все. Предупредил.
От автора: весь фик – поединок автора и персонажа. Кто капитулирует первым?

Глава 1 - Звуки тишины
Глава 2 - Призраки
Глава 3 - Тоска

примечание к четвертой главе: для тех, кто хочет проникнуться атмосферой и поймать ритм текста, автор перед каждым нужным куском написал названия треков для прослушивания. глава не поместилась в один пост, так что подвесок - в следующем.
приятного чтения!

UPD! Глава 4 - Вспышка

Глава 4. Вспышка

Can you hide who you are?
Take a look at yourself
Can you stop what will be?
You think running will help?
Can't give up on the past
When the past never ends
Now the dead that you raised
Live in me

Можешь ли ты скрыть, кто ты есть?
Взгляни на себя
Можешь ли ты остановить то, что грядет?
Думаешь, бегство поможет?
Не в силах наплевать на прошлое,
Когда прошлое не проходит
И то мертвое, что ты воскресил,
Живет во мне

Akira Yamaoka and Mary Elizabeth McGlynn – Shot Down In Flames

[13 октября, 01.31 АМ, квартира Саске, жилая комната]

(слушать – песня из эпиграфа)

…Саске коснулся его губ, будто истосковавшийся любовник, и первой – и самой разумной, правильной, рациональной – мыслью Шикамару было твердо оттолкнуть Учиху, отрезвить его воспалившийся, погрязший в депрессии рассудок хорошим ударом в солнечное сплетение, обругать всеми известными крепкими ругательствами и попытаться забыть все, что происходит в данный момент.

Твердо и непоколебимо убедить себя в том, что бесполезно даже пытаться завязать хоть какие-то отношения с таким незаурядным человеком, как Саске. Нара упрямо убеждал себя в этом все эти тягучие, как смола, годы – с тех самых пор, как Учиха – тогда еще совсем другой, изредка улыбающийся и даже шутящий, - смело и легко переступил порог студии, тонущей в полутьме.

Нара успешно и безжалостно давил в себе все проскальзывающие в мозгу романтические мотивы – потому что ничего из этого хорошего никогда не выходило, одна раздражающая головная боль.

Саске настойчив и сумасшедше нежен – он воспользовался минутным оцепенением Шикамару, чтобы расчетливым хищником подобраться ближе, сесть на его колени, не разрывая иссушающего поцелуя, коснуться холодными пальцами скул, очертить линию подбородка и шеи – его прикосновения почти болезненные, будто оставляющие ожоги, но за ними, как мазохисту, хотелось тянуться.

В какой-то момент Шикамару потерял весь свой непоколебимый контроль и ответил на поцелуй, едва сдержавшись от того, чтобы импульсивно подмять Саске под себя, такого легкого, жилистого и неожиданно податливого.

Вместо этого Нара откуда-то нашел в себе силы оттолкнуть Учиху, почему-то чувствуя себя при этом самым отвратительным и поганым человеком на свете. Саске выглядел растерянным и даже немного напуганным, что совершенно не вязалось с тем замкнувшимся в себе, непробиваемым шефом-Саске, которого знал Шикамару.

Он моргнул, будто предпринимая попытку избавиться от какого-то странного, пугающего его наваждения, мутной пеленой застлавшей глаза, - и посмотрел на Шикамару. Слегка удивленно. Неверяще. Почти радостно.

Полубезумное искрящееся счастье под жесткой коркой меланхолии плескалось раскрошенным льдом в его потухших глазах.

- Что не так? – тихо спросил Учиха. Севший голос - почти ласковый, с какими-то новыми, абсолютно неизвестными нотками, которые очаровывают и заставляют сердце биться гулкими тяжелыми ударами, почти причиняющими боль.

Голос - почти ласковый, но определенно с фатальным настроением безумия.
Чужой.
Это чужой Саске.

Он смотрит на Шикамару так, будто знает как самого себя и любит всю недолгую жизнь, - и почти ненормально горящие глаза даже в темноте выделяются на бледном, уставшем и осунувшемся лице. Он до сих пор очень близко, дарит свое тепло, продолжает сидеть у него на коленях, вцепился холодными пальцами в запястья Шикамару, - отчаянно, будто прося не уходить и не бросать.

Шикамару не может ответить Саске, не может сказать, что не так – слова застревают в горле, будто связанные стальной леской, любая попытка становится болью, кровотечением и пыткой. Почему-то он не может сказать, хотя бы беспомощно прошептать одеревеневшими губами, что не узнает его, что он спятил, что он сам не знает, что творит.

В какое-то мгновение Шикамару набирается смелости, но Саске его опережает, говоря то, что Нара совершенно не ожидает услышать:

- Ты не должен отталкивать меня, - говорит он, проводя большим пальцем по губам Шикамару, смотря куда-то сквозь него, немного отстраненно, но с ненормальной, невменяемой мягкостью, - Я живу только ради тебя. Ты – единственное, что держит меня в этом мире.

Последнюю фразу он шепчет в обволакивающей будто непроницаемом коконом тишине, говоря так, как говорят сокровенные секреты, наклонившись к лицу Нара и вырывает поцелуй. И Шикамару сдается. Конечно, очевидно, что у Саске или яркая галлюцинация, или в голове что-то перемкнуло и он видит совершенно не его, но…но Нара хотелось единственный раз в жизни поддаться чарующей слабости, обмануть себя и поверить в то, что Саске говорит эти слова ему.

Ему, не кому-то другому.

Ведь так хорошо жить в мире собственной иллюзии…
…где все находится на правильном месте.*

Шикамару лень было погружаться в свои вялотекущие размышления, - это нарушило бы очарование момента, его личную маленькую утопию и трагедию.

Саске болен душой, плевать, кого он видит вместо Шикамару, - почему бы не дать ему то, что он так маниакально хочет?
Это циничный расчет, но…

Во всем этом можно было потонуть. Эмоции, запертые в рациональном карцере разума, закрытые в самом глубоком подвале одной из камер сердца, выходили на свободу, разбегаясь покалывающим теплом от груди до кончиков пальцев.

«Том Йорк**, - почему-то вспомнилось Нара, - Том Йорк, когда чувствует покалывание в пальцах, бросает все и пишет песни. Только тогда, когда покалывает кончики пальцев, и выходят шедевры».

Саске заставляет задыхаться Шикамару в этих ощущениях, убеждает, что Нара в него бесповоротно влюблен.

Учиха распускает его волосы, перебирает тяжелые пряди, медленно, будто эстет, наслаждаясь прикосновениями, легко целует веки и скулы, позволяет нетерпеливо снять с себя свитер, облегающий тело второй кожей. Шикамару касается губами старых шрамов на запястьях, и Саске прерывисто выдыхает.

Он шепчет что-то неразборчивое, но в сбивчивом шепоте между поцелуями, прикосновениями, теряющими свою неспешность и становящимися жадными и порывистыми, Шикамару слышит «Я скучал». Сердце колет от этих слов тысячей китайских иголочек, и Нара в этот момент хочет стать глухим или потерять память.

Но он боится, что все равно не сможет забыть, как Саске выгибается под ним, - весь и полностью в его власти, - как дрожит от прикосновений и беспорядочных поцелуев по телу, избавляется от его рубашки, так яростно, что вырывает несколько пуговиц, - они гремят, рассыпаясь по полу маленькими бомбами, - и тянет к себе, ближе, ближе, ближе.

Кажется, Саске утягивает его за собой, во тьму, в ослепительное безумие, когда Шикамару входит в него, вырвав у Учихи низкий стон.
Саске шепчет «Итачи», наматывая волосы Шикамару на кулак – собственнически, почти яростно.
Саске шепчет «Ты вернулся», когда Нара ускоряет темп.
Саске чуть не кричит, когда кончает, он кусает ребро своей ладони, потому что губы уже искусаны в кровь.
Шикамару чувствует знакомое помутнение в голове, ему хорошо и так хреново одновременно, что хочется прострелить себе череп.
Саске прижимается к нему и в каком-то страшном полузабытьи шепчет имя «Итачи».


***

[Время действия - ??? Место действия - ???]

(слушать – The Last of Us Main Theme и тему Earth из второго Assassin’s Creed )

Он проваливался куда-то далеко вниз, в бездну и чернильную пустоту, падал бесконечно медленно и запредельно захватывающе быстро, неумолимо утопая, будто в древнем коварном болоте, переварившем в своем чреве и законсервировавшем тысячи трупов. Все сознание тошнило, перед глазами игриво плясала, издевательски кривясь и переливаясь цветами меди, глубокой лазури и нахального пурпура, бесконечная смеющаяся спираль. Он падал прямо в нее, - и не мог остановиться, - она становилась то ближе, то дальше, он забыл, как дышать, как моргать уставшими глазами, как чувствовать биение собственного сердца, как вспоминать и как думать.

Он видел только спираль. А потом все прекратилось, будто внезапным нажатием кнопки с рисунком двух параллельных линий, и по глазам ударило красно-черно-белым, заставив зажмуриться, чувствуя, как от подступивших слез мокнут ресницы.

Будто бы что-то {или кто-то, слегка дотронувшись до плеча} вытолкнуло его сюда, - туда, где он должен быть, должен быть по-настоящему.

Этот трехцветный мир…чей он?
{Ты и так все знаешь}

- Готов, Саске?

Саске не готов. Он слышит голос Наруто словно сквозь океанскую толщу воды, кажется, даже дышать больно, дыхательные пути обожгло острой нехваткой кислорода. Кажется, он даже закашлялся, пытаясь выплюнуть воду, которая застряла в измученных легких, черную болотную воду, от которой несет сладкой гнилью и пряным запахом мха.

{Вы прошли первый уровень. Желаете сохраниться?}

Зрение постепенно привыкает к смене спектра цветов, будто пробуждаясь от очень долгого сна. Саске видит, что они больше не в лесу, - они посреди какой-то степи, бесконечной белой степи, усыпанной красными цветами с черными стебельками под кроваво-красным небом с черными звездами. Тот, кто придумал этот мир, был абсолютно сумасшедшим.

{Но все это происходит в твоей голове, Саске. Ты спишь, и ты знаешь это}
(Что ж, я давно смирился с мыслью, что все закончится именно так)

Сакура осматривает его деловито и профессионально, особо заостряет внимание на глазах. Она серьезна и собранна, но Саске улавливает странную тоску в чертах ее лица. Это его заворожило и насторожило – ведь он уже видел такое выражение глаз, и, если не кривить душой, это его дьявольски испугало.

Такую тихую, запрятанную глубоко-глубоко в недра души муку он видел в глазах Итачи, перед тем как он…

Перед тем как он.

- Я готов.

И после этой фразы, сказанной на редкость уверенным и твердым голосом, все будто отбрасывается назад, словно ненужный мусор. Будто бы все – теперь – правильно. Снята иллюзорная мишура, оставлен за плечами тот ненастоящий, не реальный и неправильный мир, где Учиха Саске живет в тесной квартирке, обставленной запыленной техникой, где нет Шикамару и сессий в студии длиной в маленькие вечности. Тот мир не может быть настоящим – в нем нет Сакуры и Наруто. Они покинули его – вслед за Итачи. Они пришли сюда. Они – здесь. Там же – только пустота.

(Но я же сплю, и именно этого нет на самом деле)
(Я подумаю об этом потом. Я не хочу просыпаться)

Наруто кивает, а Сакура достает из холщовой сумки, висящей через плечо, потрепанный свернутый пергамент. Саске поначалу кажется, что это свиток с какой-то техникой, но, увидев знакомые топографические символы - (откуда я в этом разбираюсь?) – понял, что это всего-навсего карта.

{План локаций}

Сакура хмурит брови. Наруто зачем-то точит кунай, - короткий кинжал, который и так остер как бритва – Саске (почему-то) знает, что кунаи друга – как когти Лиса, смертоносные и опасные, а подкрепленные чакрой Ветра становятся опасны даже для его Кусанаги.

Правда, он не проверял, совершенно точно не проверял, так ли это.

Саске смотрит на план местности, склонившись над картой рядом с подругой. Отбрасывает отяжелевшие от воды пряди волос назад и щурит глаза, которые почему-то слегка жжет, почти щекочет.

Точка, где они находятся, судя по карте, совсем недалеко от Белого Леса – пусть он называется так – и за пустынной степью протяженностью несколько безрадостных миль в обход труднопроходимых болот маячит…

Он прочитал название, написанное черными, размазавшимися на хрустящем пергаменте чернилами, и поднял быстрый недоуменный взгляд на Сакуру.

И осекся, не сказав ни слова, пораженный увиденным. Будто бы зрение наконец-то полностью адаптировалась к спектру из трех цветов, и мир стал восприниматься немного по-другому.
Саске не мог вспомнить, какими видел друзей в другой раз – это сложно запомнить, особенно, когда не пытаешься заострять пристальное внимание, - но сейчас он увидел.

Трехцветье накладывало свой тяжелый отпечаток, смешивая и приглушая другие оттенки. Розовые волосы Сакуры приобрели цвет пепла, будто девушка поседела в одночасье. Мягкие при жизни черты лица заострились, словно их обвели твердым карандашом. На лице выделялись только глаза – они будто вобрали в себя весь цвет и приобрели возведенный в немыслимый максимум цвет зеленого шартрёза - кажется, они даже светились, и от этого хотелось сощурить глаза, как от вспышки.

Саске повернул голову в сторону Наруто, увлеченно жующего ярко-зеленое яблоко. Друг тоже «потерял» свои цвета: кожа мертвого пергаментного оттенка, пшеничная шевелюра цвета матовой латуни, точно такие же заострившиеся, будто нарисованные черты лица.

И жгуче-холодный цвет циана в глазах.

Странному миру – странные обитатели.

Саске даже думать не хотелось, как он сам выглядит в этой безумной движущейся картинке.
Его интересовало совершенно другое. Проклятое название, выведенное чужим почерком, вызвало глухую ноющую боль где-то в груди, вызывая плохие воспоминания. От этой боли хотелось сбежать, - только вот от себя не убежишь.

Мягкий порыв сухого, жаркого ветра, похожего на гармсиль, прошелся по степи, будто гладя невидимого кота, пригнув широкой ласковой дланью черные стебельки цветов. На мгновение все пространство, насколько хватало глаз до самого горизонта, стало похоже на шкуру исполинской зебры – белая иссушенная земля, черные штрихи, складывающиеся в беспорядочные широкие полосы. Сакура, сидевшая на корточках, вскочила, прижимая к груди карту. Гармсиль перебирал невидимыми пальцами ее волосы, на секунду сделав похожей на ожившую статую. Это смотрелось слегка жутковато, но красиво.

Завораживало.

Наруто, сидевший рядом, откинулся на землю, приминая цветы, и блаженно закрыл глаза, закинув руки за голову. На его бесцветных губах играла слабая улыбка.

Кунай, принадлежавший Намекадзе Минато, валялся рядом.

Ветер увлекал за собой принесенные откуда-то издалека нежные ноты мяты и полыни, но Саске чувствовал не это. Его разум посетило странное осознание, появившееся будто извне {будто чей-то голос нашептал беззвучно, практически не размыкая губ}, но прочно укоренившееся в разрозненных мыслях: этот ветер – не совсем ветер. Что-то другое, более…живое и осознанное. Словно чей-то осколок воспоминаний, немилосердно растертый в ступке в звездную пыль и развеянный в воздухе.

Этот ветер будто звал с собой, приглашал прогуляться до горизонта и дальше. Дул с юга и звал на север, - туда, где лежал проклятый город, туда, где была погребена вся боль.

Саске повернул голову к Сакуре.

- Почему на карте этот город?.. – задал он вопрос невпопад, нарушив безмятежную тишину, обволакивающую их в материнские объятия.

Сакура не ответила, продолжая смотреть куда-то вдаль, а Наруто хмыкнул, совсем как-то не по-своему. Послышался хруст – парень впился зубами в зеленое многострадальное яблоко, казавшееся в окружающем их пейзаже самым неестественным предметом на свете.

- Ты не помнишь, наверное, быстро отключился из-за своего шарингана, - Наруто указал пальцем на свой глаз, чуть оттягивая зачем-то нижнее веко, - Мы должны спасти Итачи. Твоего брата, хоть это не выветрилось из твоей памяти?

Ветер ласково крутился у ног Саске верной собакой, зовущей погулять и поиграть. Но Саске лишь поджал губы, прислушиваясь ко внутренней боли.

{Отторжение. Чувствуешь, как оно свинцом плавится в твоей крови?}

- Наруто, - голос вдруг сел, став тихим, как у призрака, – Итачи мертв. Я видел.

Звонкая пощечина привела его в сознание.

Глаза Сакуры горели, как у какой-нибудь средневековой ведьмы. Этим зеленым жаром можно было испепелить – столько в нем плескалось обиды и гнева.
Учиха от неожиданности отшатнулся, отчего-то вспомнив, что рука у Сакуры всегда была тяжелой.

{Прямо как у Тсунаде}
(Какая еще Тсунаде?)

Лучший друг резко вскочил на ноги, бесшумно, будто хищник, жестом призывая Сакуру успокоиться.

Но ей было больно. Почему-то Саске это знал. Чувствовал.
Ей было больно до крика, который в клочья разорвал остатки идиллистического молчания.

- Мы тоже мертвы, если ты помнишь! Ты знаешь, что это такое – быть погребенным заживо под толщей снега?!

Наруто положил руку ей на плечо и буквально оттащил от Саске, который пятился от Сакуры едва ли не в ужасе, приминая траву грифельного цвета на белой земле с алыми цветками, похожими на чьи-то слезы.

- Сакура, успокойся. Ничего не изменить, - твердо сказал Узумаки.

- Так вы…знаете? – голос Саске, и так не похожий на привычный, совсем сел от неприкрытого удивления. В горле пересохло, словно туда насыпали щедрую пригоршню песка.

Сон приобретал неожиданный и непредсказуемый поворот, идеально в него вписавшись.

- Конечно, - фыркнул Наруто, с досадой глянул на друга исподлобья. Его взгляд обжигал, - Но глупо об этом вспоминать. Ничего не изменишь, Саске. Что прошло, то прошло.

- Но иногда очень холодно становится, - жалобно пролепетала съежившаяся в его объятиях Харуно, обхватывая себя руками.

Саске почувствовал, как слезы наворачиваются на его глаза, и отвернулся.

(…
…
…
…все-таки мертвы)

Потерянные и вновь найденные друзья обняли его сзади, так по-родному, будто бы родители, которых он никогда не видел.

А потом они пошли вперед, за ветром, подгоняющим их в спину, сквозь степь к горизонту и дальше – к городу, в котором девять небоскребов, похожих друг на друга, как братья-близнецы.

Алые цветы, стоило только путникам пройти мимо, поднимали свои головки и раскрывали лепестки, смотря ослепительно-белой сердцевиной на тяжелое небо. Сотни слепых глаз, смотрящих в пустоту, обрамленных красными слезами.

Они неспешно шли, казалось бы, целую вечность, но несмотря на чудовищно иррациональное ощущение времени (будто находишься в реальности, а не во сне), Саске не чувствовал ни подкашивающей ноги усталости, ни изнурительной жажды, ни сводящего судорогой внутренности голода. Это казалось молодому человеку немного странным, но он быстро и решительно отмел эти мысли, параноидально боясь, что, начав больше думать о том, что он спит, может быстрее проснуться.

Просыпаться не хотелось. Никогда.

Наруто насвистывал от скуки какую-то мелодию, в любимом жесте закинув руки за голову, а Сакура иногда подхватывала, и этот ненавязчивый момент единения, растянувшийся на минуты – вот они просто идут куда-то вместе, как в старые добрые времена {только вот в какие именно?}, - вызывал у Саске, хранившего молчание, легкую улыбку одними уголками губ.

Мелодия казалась очень знакомой, и когда Саске задал другу волнующий его вопрос, Узумаки усмехнулся и чуть сощурил до безумия яркие глаза.

«Уж ты-то должен знать», - сказал он, и на этом ненужные разговоры закончились.

Учиха, как ни силился, не мог вспомнить, где слышал эту мелодию: ответ вертелся на языке, лежал на поверхности, но вспомнить было выше его сил. Поэтому Саске прокрутил ее в голове несколько раз, мысленно записав на аналоговую пленку, создав на всякий случай несколько копий, и убрал в архив памяти.

Ответ всплывет на поверхность, когда это будет нужно, но обычно в самый неподходящий момент.

Окружающий пейзаж не менялся миля за милей, - степь казалась бесконечной, и создавалось ощущение, что путники просто безрезультатно стоят на месте, а не монотонно идут вперед. Похоже на какую-то странную сказку, которую Саске слышал в детстве, но не помнил, от кого. Точно не от родителей. Он их не знал – слишком мал был, когда они погибли (или умерли, Саске не мог дать внятного объяснения).

- Смотрите! – вдруг негромко охнула Харуно, в один короткий момент напрягшись и застыв.

В их команде она (хилер) медик, который будет держаться позади и страховать Саске и Наруто. Видимо, у нее уже машинально выработались движения, - видя что-то подозрительное, девушка тут же принимала защитную стойку.

Казалось, даже гнавший их вперед ветер притих.

Наруто и Саске остановились, и посмотрели туда, куда указывала девушка {куноичи}. Послышался приятный тихий шепот воды – где-то совсем недалеко, надежно скрытая в траве и цветах, протекала то ли река, то ли ручей. Но примечательно было не это – а несколько одиноких пошатывающихся черных фигур метрах в ста от путников.

Учиха даже не заметил, как рука машинально легла на рукоять Кусанаги.

- Не стоит, - сухо одернул его Наруто. Его взгляд был почему-то грустным, а уголки всегда улыбающихся губ опущены. – Они нам ничего не сделают.

Саске присмотрелся: фигуры, закутанные в одинаковые пыльные черные лохмотья, напоминали людей, только вместо лиц – то ли морды, то ли грубые маски с вытянутым клювом, делающих их похожими на воронов. Какие-то фигуры спотыкались, но не падали, а шли дальше – так идут на последнем издыхании, когда мозг уже отключился, но тело продолжает идти, просто переставляя ноги, будто бездушный голем.

- Дезертиры, - коротко сказал Наруто, провожая взглядом фигуру, которая находилась ближе всего к ним, - Бежавшие стражи города, в который мы идем.

Саске приподнял бровь, выражая удивление. Но руку с Кусанаги не убрал.

- Почему они убегают?

Наруто пожал плечами, крутя в пальцах отцовский кунай:

- Не знаю. Видимо, там им совсем несладко.

- Я видела таких, - вдруг сказала Сакура, вызвав удивленный взгляд и Саске, и своего молодого мужа. Узумаки вмиг стал серьезным и строгим, и эта перемена мигом стирала с него весь подростковый налет:

- Почему ты мне не говорила? Как ты вообще на них натолкнулась?

Сакура казалась растерянной, вмиг став похожей на маленькую девочку {которую ты хладнокровно оглушил и бросил на каменной лавке} (чегооо?), словно действительно не знала, почему не сказала об этом Наруто раньше. Она нервно сглотнула, будто у нее вдруг пересохло в горле.

Она зачем-то отвела глаза. Но Саске даже рад этому – радужки были такими яркими, что казалось, их цвет может ослепить, будто плеснутая в лицо кислота. Ее речь была торопливой и сбивчивой, она слегка заикалась на начальных согласных – сильно нервничала. Неужели из-за того, что скрывала это от Наруто?

- Когда я попала сюда, первое, что помню, это то, как один из этих…вытащил или втащил меня сюда. Сложно объяснить, но, по-моему, мне казалось, что мне не хватает воздуха, будто тону. Один из этих чумных – она кивнула в сторону фигур, - фактически спас меня. Они безобидны. Не могут говорить. Но это люди, я уверена – у них маски на лицах со стеклянными вставками, за ними глаза, человеческие. Тот, который вытащил меня…тогда, просто спас меня и ушел, будто меня и не было.

- Почему ты их называешь чумными? – спросил Саске.

Сакура грустно улыбнулась, смотря вдаль, на спотыкающуюся фигурку:

- Посмотри на них сам, Саске. Вылитые чумные доктора из Средневековья.

Харуно была права - стоило присмотреться, и паззл складывался легко и просто: характерные маски с птичьим клювом, черная одежда, полностью закрывающая тело, длинный плащ – такими представали борцы с бубонной чумой, которые по большей части не лечили, а лишь калечили и убивали людей. Больше похожие на страшных птиц, чем на людей.

Одна фигура качнулась особенно сильно и упала, будто подрубленная. Послышался звонкий плеск воды. «Ворон» больше не вставал.

- По какой-то причине все, что находится за пределами их обитания, для них губительно, - закончила Сакура, - Не знаю почему.

Наруто молчал, исподлобья смотря на Сакуру.

- Так, постойте, - внезапно осенило Саске, - Разве вы с Наруто попали сюда не вместе?

Узумаки резко качнул головой. Его лицо приняло каменной выражение, а голос моментально стал серьезным:

- Нет, друг. Сакура попала сюда первой. Мы долго искали друг друга. И меня…тоже вытащил такой тип.

(Ты хотел сказать, Сакура умерла первая? Тогда сколько мучился ты?..)

Девушка едва не задохнулась от возмущения:

- Тогда какого черта ты мне ставишь в упрек, что я тебе не сказала?! На себя посмотри! – гневно шикнула она на Узумаки, явно слышащая такие признания впервые.

Наруто отвел взгляд, явно не торопясь с ответом. Сакура в злости и обиде сжимала кулаки. Кожаные перчатки скрипели от давления. Саске на всякий случай встал между ними – характер у Харуно взрывной, а им не нужны стычки между собой.

Наруто вздохнул.

- Я убил своего чумного, родная. Я очнулся, когда этот тип хотел вырезать мне глаза моим же кунаем – вот почему я не поблагодарил его за спасение, - наконец тихо проговорил Узумаки.

Повисло молчание, нарушаемое лишь плеском воды от погружающихся в нее, как опадающие листья осенью, фигур. Только теперь молчание не было умиротворенным, оно было напряженным, как натянутая нейлоновая струна гитары.

- Прости. – наконец выдавила из себя Сакура.

Наруто пожал плечами, показывая, что тут не за что извиняться.

Гармсиль подгонял их дальше.

Они перешли реку с неожиданно прозрачными и теплыми водами, по которым лениво плыло несколько тел людей-птиц. Куда отнесет их течение – можно было только воображать. Речушка рассекала степь пополам, и извилистой змейкой тянулась вдаль, насколько хватало глаз.

Саске бросил короткий взгляд на свое отражение в воде и застыл на целую минуту, рассматривая. Неживое белое лицо с острыми чертами, - намного более резких и четких линий, чем лица Наруто и Сакуры – в обрамлении растрепанных черных волос, которые перебирал ветер. Но более всего выделялись глаза под резкой линией бровей – пылающая ализариновая красная радужка с тремя томое внутри круга-границы.

{Ты идеально подходишь этому миру, Саске}
(Так может, это мой мир?..)

Наверное, только через годы напряженного душащего молчания путники вплотную приблизились к цели их странного путешествия во сне - городу, от которого сухо веяло холодом и тяжело пахло пылью, гуляющей по улицам неспешной прогулочной походкой на манер ленивой февральской поземки.

Его силуэт, похожий на мертвую тушу огромного паука, маячил меньше чем в пяти лигах, но Саске уже мог рассмотреть очень и очень многое. Глаза приятно-неприятно щекотало и тепло покалывало от активированного шарингана, который и давал ему такую способность – видеть четче, дальше, глубже обычного человека {шиноби}.

{А взамен он требует жизненных сил, а потом – и саму жизнь}
Учиха уже перестал удивляться этим странным мыслям в сознании – в конце концов, это всего лишь сон, здесь может быть что угодно.
Другая жизнь, будто бы прошлая память, крепко спящая в его мозгу в той, жизни с Шикамару.
(Плевать, что он забирает жизнь. На все плевать.)

И он видел – огромный скелет мегаполиса миллионов на десять жителей, лабиринты и тупики, магистрали, улицы и шоссе которого были знакомы Саске с самого раннего детства, казался покинутым и заброшенным многие столетия назад: десятки зданий обрушились под терпеливым и безжалостным натиском времени, в каких-то – Саске видел даже отсюда благодаря шарингану, - зияли разбитые окна с небрежно вырванными глазными яблоками стекол, а причудливые глубокие узоры змеек-трещин разрисовывали бетонные фасады, покрывшиеся серым налетом пыли, замысловатым рисунком вен.

Лишь девять зданий были целы, будто только что отстроены, они выделялись своими белыми громадами стен на фоне черных строений; в сотнях окон с чистыми стеклами горел электрический свет, такой яркий и реальный, словно там кипела офисная жизнь.

Можно прикрыть глаза и представить, как нервно работают биржи, правительство, рекламщики и журналисты, банкиры, клерки, топ-менеджеры и секретари – безликое море людей, добровольно запертых на высоте от пяти до ста пятидесяти метров.

(Their City is an Illusion)

Девять башен-близнецов, и в одной из них находится Итачи.
{В какой башне твоя принцесса, а, Марио?}***

Он пленник или нет?
(Итачи ненавидел этот город)

Саске буквально ощущал присутствие Итачи, но может, это слишком болезненные и мучительные воспоминания играли на руку, будоража и тревожа внутренние чувства, будто одинокая скрипка на похоронах?
Но в одном {глупый маленький брат} Саске был уверен.
Он знал, к какому небоскребу пойдет.
Он знал, где будет искать брата. Может быть, Итачи прямо сейчас равнодушно и холодно наблюдает за ними, стоя на крыше, бесстрашно балансируя на карнизе.

…Ветер треплет полы его пиджака с закатанными рукавами и перебирает волосы, стянутые в низкий хвост, неистовствует, хочет столкнуть вниз…
(Как тогда)
(Почему он улыбался тогда?)

От этой воображаемой картины, проявляющейся из воспоминаний с ужасающей четкостью, отвратительно холодело внутри, так, что хотелось крепко обхватить себя руками, как Сакура недавно.

Больно. Холодно. Хочется забиться в угол и плакать.

{Как маленькому восьмилетнему мальчику, любимый брат которого убил всю его семью}
(Я схожу с ума. Что это за страшная память?..)

Степь, усыпанная цветами, заканчивалась, подходя к своей неминуемой границе, - теперь раскрошившийся от времени асфальт хрустел под ногами вместе с кусочками гравия, - и каждый шаг казался оглушительным в вакуумной тишине. Гармсиль легко толкнул путников в плечи в последний раз, обвил в своих ласковых теплых объятиях – и утих, как обрывается дыхание умирающего человека, спокойно и обреченно.

Небо начало темнеть, а звезды – светлеть.
{Ваша локация загружается, подождите пожалуйста}

(Cлушать – Michael McCann – First and Last)

Полотно над головами Саске, Наруто и Сакуры цвета амаранта выцветало на глазах, старея в считанные секунды, - потемнело сначала до фалунского красного, а потом и вовсе потеряло свои агрессивные оттенки, холодея до синего спектра берлинской лазури. Звезды – как их много! – белыми, голубыми, фиолетовыми, розовыми точками рассыпались по небу, будто оброненная крупа. Луны не было.

Воздух вокруг потяжелел, к нему прибавились странные, но пока не различимые запахи. И звуки – шорох, стрекот, клекот, шипение, - звуки радиопомех.

От тошнотворно резкой смены палитры цветов хотелось зажмуриться, закрыть глаза ладонями – казалось, что зрение вдруг отказало, перестав воспринимать цвета.
Но не только небо потеряло свои оттенки, придуманные сумасшедшим создателем.
Саске посмотрел на Сакуру – очень бледное лицо, знакомый нежный оттенок лотоса в выцветших, будто выгоревших волосах, пастельно-зеленые глаза. Темно-синяя одежда странного кроя с контуром белого круга на плаще.
{Клан Харуно}
Наруто – светло-русые взлохмаченные волосы, стального оттенка глаза, тоже темные одежды. Только плащ выделялся – на темно-синем фоне пламя Аматерасу было белым. Под воротом на спине – белая спираль.
{Клан Узумаки из Страны Водоворотов}
Никакого красного, никакого бешеного циана и шартрёза.
Синий, белый, черный. Легкие оттенки. Аккуратная задумчивая городская ночь.

Взбесившийся спектр будто решил привести сон в порядок, но безумие, пополам с грядущим хоррором поджанра survival – ощущалось здесь более пугающе явно.

- Что такое? – спросил Саске у Сакуры, увидев, что она удивленно смотрит на него.

- Ты не поменялся, - ответила девушка, - Только одежда. Ты не потерял свои цвета.

(Потому что я {еще} жив?)

- Сбой системы? – Наруто легко улыбнулся, ответив за Саске на вопрос, потому что тому было ответить нечего. – Какая разница, поменялся цвет или нет. Идем.

Саске кивнул, соглашаясь, но Харуно поджала губы, явно не согласная с этим.
Вполне возможно, что Наруто обидел ее такими словами.

(Ведь Сакура была художницей, дурья твоя голова, Узумаки. Им нельзя такое говорить)
{Сакура была шиноби-медиком, идиот!}

Дорога хрустела и будто разваливалась под ногами, создавая чувство неустойчивой поверхности, которое испытываешь на деревянном мосту над бездной, старом, с прогнившими дочерна досками. Саске обернулся – и зачем ему это было нужно? – но не увидел позади ничего. Белая степь с красным небом и слепыми цветами исчезла, будто ее никогда и не было.

Саске посмотрел вперед, вперив взгляд в макушки-лапки города.

Тысячи черных птиц, по крикам которых безошибочно угадывались вороны, кружили над шпилями бетонного паука, их небольшие тельца сливались в одну исполинскую чернильную вуаль, в живой струящийся саван над телом медленно тлеющего трупа.

Воронье карканье отражалось от всех поверхностей и порождало эхо, которое складывалось в свой ритм, свою музыку, наполняло воздух физически ощутимыми звуковыми вибрациями.

Их следующая локация окружена трехметровой стеной – как тюрьма или крепость.

Здесь есть ворота, и здесь есть привратник.
Но ни один охранник их не остановит. Они сметут любого.

{Ведь вы команда номер семь. Навевает грустные воспоминания}

Саске услышал краем уха, как Сакура сжала сюрекены, - они мелодично звякнули в ее ладони, готовые сорваться с пальцев в любую секунду; как Наруто с легким шелестом вытащил кунай отца, похожий по форме на лист клена, отлитый в металле, - и в свою негласную очередь потянул из ножен Кусанаги.

Меч этому явно обрадовался – легендарная сталь, имеющая свою душу, буквально пела, оказавшись вне плена ножен, закрепленных сзади. Саске ощутил, что ему нравится та музыка, которую поет Кусанаги только для него.

Впереди, у ворот, достойных неприступного Минас-Тирита****, их ждал привратник, - высокая фигура в черном, закутанная в плащ с ног до головы. Эта фигура встала со своего вырезанного из камня стула, больше похожего на трон, и сама пошла к ним навстречу, откидывая капюшон.

Саске почувствовал, как рука с Кусанаги бессильно опускается, а ошеломление накрывает его ледяной волной, стоило ему увидеть лицо привратника.

Ошибки быть не может, зрение его не обманывает, он просто сходит с ума окончательно – ведь на него смотрело знакомое с детства лицо их с Итачи приемного отца, Орочимару. Бледное, худое, со слегка отталкивающими змеиными чертами в обрамлении длинных темных волос, тяжелыми прядями спадающими на плечи, и горящими золотистой охрой глазами.

Человек, который кропотливо старался подарить Саске и Итачи подобие семьи, и с блеском справившийся с этой сложной задачей.

Учиха ощутил, что его спутники смотрят на него удивленно и непонимающе.

- Долго же ты шел, Саске, - проговорил Орочимару вместо приветствия, кривя тонкие губы. Эта эмоция придавала ему еще большее сходство со змеей, но уж к кому-кому, а к змеям Саске антипатии не испытывал. Голос отца был сиплым и грубоватым, какой иногда бывает у людей, которые много лет пускают в свои легкие никотиновый дым.

Младший Учиха понял, что ему сложно что-то ответить. «Да, отец, извини?».

- Что ты здесь делаешь? – почему-то голос звенел.

- Такой вопрос я могу задать тебе, но не им, - Орочимару кивнул на Наруто и Сакуру. В его ушах холодно звякнули серебряные серьги, по своей причудливой форме напоминающие цифру девять, - Ты еще жив, они – нет.

Сон становится слишком странным и похожим на какую-то искаженную реальность, чтобы быть сном. Орочимару – мертв. Наруто и Сакура – тоже. Итачи, за которым они идут – мертв.

Тогда что здесь делает Саске, если он жив?

Саске нахмурился.

- У меня нет ответа на этот вопрос.

- А я и не требую ответа, - проговорил Орочимару, улыбнувшись, - Моя задача лишь предостерегать и пропускать тех, кто хочет войти и выйти из этого города.

- Тогда вы плохой тюремщик и привратник, - заметил Наруто, скрестив руки на груди и убирая кунай.

- Я не люблю так себя называть, - Орочимару сухо усмехнулся.

- Ты не ответил на мой вопрос, - холодно напомнил Саске, сжимая рукоять Кусанаги, чтобы придать себе уверенности.

Почему отец охраняет тюрьму Итачи?
Было страшно даже думать о том, что придется убить собственного отца, даже приемного, даже во сне. Это казалось слишком жутким и противоестественным.

{А помнишь, как ты прожил полжизни, мечтая убить Итачи? И отчасти достиг своей цели}
(Что за бред?)

- Это вопрос не ко мне, - отрезал Орочимару, тяжело посмотрев на приемного сына.

- А к кому же?

- Саске, - осторожно спросила Сакура, пытаясь хоть как-то разрядить обстановку и видя, что стоящим перед ними человек не опасен, - Кто этот человек? Откуда ты его знаешь?

Саске раздраженно фыркнул – и это было первое яркое проявление его негативных эмоций за все время.

- Это наш с Итачи приемный отец, Орочимару. Он умер. Давно, - бросил он.

(Почему я не рад его видеть?)

- На самом деле, это не так уж и важно, - Привратник достал откуда-то из внутренних карманов плаща три вороньи маски, как у тех, кого они видели ранее. – Я обязан отдать вам их и предупредить, что вороны внутри повсюду, и гостей не любят. Особенно тех, кто пытается забрать единственного пленника. Идите. Я открою ворота.

Когда Саске проходил мимо него, отец шепнул тихо: «Ты все поймешь в самом конце».

***

(слушать – Woodkid – The Other Side)

Как только ворота гулко и тяжело закрылись за ними, отрезав от остального мира (а был ли он, этот остальной мир?), Наруто усмехнулся – это было глухо слышно из-под вороньей маски – и положил руку на плечо Саске:

- Ну что, друг, веди.

Саске вздохнул, почувствовав, как от пробудившегося волнения легким током статического электричества начинает покалывать кончики пальцев.

Они двинулись вглубь улиц перевернутым треугольником - Сакура шла немного позади, прикрывая им спины, Саске и Наруто – по правую и левую сторону соответственно. Тоскливая тишина заброшенной цивилизации, наполненная естественными звуками, накрыла необычных странников, принимая их в свои нежные холодные объятия после сладостного дыхания гармсиля. Вокруг них не было ни одной живой души – такое ощущение, будто город вымер в одно мгновение: брошенные машины, припаркованные у пешеходного тротуара, не казались разграбленными – лишь покрытые толстым слоем пыли и кое-где – ржавчиной; из витрин магазинов на путников бесстрастно смотрели слепые манекены, рекламные плакаты с лживыми обещаниями лучшей жизни и неприветливо закрытые стеклянные двери с грустными надписями “closed”.

Они шли прямо по середине шоссе, покрытого ровным слоем пыли так, что не было видно разметки, окаймленного целой аллеей разномастных машин; вороны-тюремщики то кружили высоко в бесконечном звездном небе, глубокий цвет которого практически не было видно из-за звезд, то садились на многочисленные линии электропередач, которые причудливо опутали город клубком изолированной проволоки.

За ними наблюдали со всех сторон – с настороженным любопытством, кажется, пока принимая за своих – Орочимару сказал, что настоящий облик «чумных» вороны принимают только при случае, когда нужно защитить тюрьму или когда они уходят из города. Но почему охранники покидают этот город, обрекая себя на смерть в степи и последнее плавание по реке мордой-лицом вниз – он не смог объяснить.

Да и было ли это важно?

- Наблюдают, как стервятники, - буркнул себе под нос Наруто, - перебить бы их всех.

- Держи себя в руках, - тихо одернул его Саске, тем не менее, держа руку на рукояти Кусанаги под плащом, - Иначе не выберемся.

- Тогда идем быстрее. Быстрее пойдем – скорее выберемся отсюда.

И Саске вел их – запутанными узкими коридорами переулков, срезая путь и минуя темные тупики, вдоль шоссе с растрескавшимся, будто от землетрясения, асфальтом и ярко освещаемых магистралей, мимо опустевших веранд кафе с завядшими цветами в вазочках на столиках с витиеватыми ножками и диких парков, в которых не работали каменные скульптурные фонтаны.

Саске был готов сорваться на бег, в такт гулко стучащему сердцу – но прожигающие красные взгляды воронов не давали ему ускорить шаг, чтобы привлечь внимание.

Здесь их пока принимают за своих, но если тюремщики почувствуют, что что-то не так, - то команде номер семь придется прорываться с боем, а это не совсем разумно.

{Скорее, это тактика Узумаки – идти лоб в лоб, минуя даже азы стратегии}

Пыль, кажется, покрывала все в городе – она чувствовалась даже в воздухе, который изредка приходил в движение, а в маске дышать было еще тяжелее.

Но это все такая мелочь, такая несусветная мелочь и жалоба, что хотелось смеяться, но Саске боялся, что если он засмеется, то просто закашляется от пыли.

…а смех перерастет в истерику. С его-то нестабильной психикой.

Тем более, он с трудом мог вспомнить, когда в последний раз смеялся.

Они шли к шестому небоскребу, сияющему подобно маяку в каменном море городской ночи – шестому, потому что он был построен именно в таком порядке, - одни-одинешеньки по пустой магистрали, когда один ворон слетел с проводов и спикировал вниз, будто пытаясь преградить им дорогу. Саске остановился и жестом руки приказал сделать Наруто и Сакуре то же самое. Птица приземлилась на асфальт, расправив огромные черные крылья, и громко каркнула.

Ворон, кажется, задумчиво смотрел на них своими странными, такими же странными, как шаринган Саске, глазами, а потом начал менять облик. Со стороны это выглядело завораживающе и красиво – будто все тени стекались к птице, обволакивая ее небольшое тельце в черный кокон, вытягивая его, лепя фигуру высокую, похожую на человеческую, в такой же маске, как у Наруто, Сакуры и Саске. В кисти, закованной в перчатку, откуда-то материализовался длинный кинжал, похожий то ли на стилет, то ли на мечелом, - невозможно было понять.

- Раскусили? – шепнула Сакура рядом.

Саске дернул плечом.

- Да хоть бы и так! – фыркнул Наруто, - меня достала эта маска. Ненавижу прятаться!

- Не вздумай. – преградил ему путь рукой с Кусанаги Учиха, - пока он не напал, мы можем идти дальше.

Ворон-чумной испытующе смотрел на них из-под стекол маски, сверля спутников глазами с томое-шаринганом.

Откуда у него шаринган? Саске не нравилось то, что у потенциального врага такое же преимущество, что и у него.

Может быть, именно поэтому он и пошел к нему навстречу. Медленные осторожные шаги были бесшумными, будто пыль, ровным слоем покрывшая асфальт, поглощала все звуки.

Фигура напротив него даже не шелохнулась, терпеливо ожидая, когда Саске подойдет поближе, на расстояние удара.

А потом вдруг заговорила, но так тихо, что Саске не был уверен, что Наруто и Сакура слышали.

- Нельзя…дальше. – тяжелый, свистяще-хрипящий шепот, «чумному» невероятно сложно говорить, будто он одновременно хочет пить, у него ангина и сорваны голосовые связки, – Нельзя.

- Ты думаешь, меня это остановит? – твердым шепотом ответил Учиха, - прочь с дороги.

Несколько других ворон тоже спикировали вниз, принимая человеческий облик. А потом еще несколько, и еще десяток.

- Ну теперь-то можно я сниму эту чертову маску? – с предвкушением спросил Наруто. Кунай Минато Намекадзе пылал мягким голубым светом – чакра ветра была тому виной.

Но Саске его будто не слышал. Окруженный тюремщиками Итачи, он будто бы был оглушен обволакивающим шепотом, льющимся со всех сторон: «Нельзя…дальше…поворачивай, уходи отсюда…»

Наконец он легко улыбнулся.

- Можно, Узумаки. – и сорвал свою маску.

{Функция сохранения отключена на время боя}

…ему мерещится, или он слышит музыку?

(слушать – End Fight (AC2), Street Fight (AC Revelаtions), Florence Escape (AC2), The Brotherhood Escapes (AC Brotherhood)

(Нет времени заострять на этом внимание. Игра – так игра)

Саске не знал, да и не особо горел желанием узнавать сейчас, откуда он знает все эти движения и техники – сам он никогда в жизни не дрался. Он неуловимым отточенным движением кисти, невербальной техникой пропускает Чидори через Кусанаги и резко вонзает меч в грудь ворона напротив, заставив того врасплох, и выхватывает из его расслабляющейся руки мечелом – все-таки это оказался именно он, - и перерезает лезвием горло соседнему ворону, который дернулся в его сторону с тонким длинным клинком, похожим на рапиру.

Медленно. Даже брызги крови летят, будто в съемке сверхчувствительной камерой, будто на замедленной перемотке пленки.

Маска со стуком упала на асфальт.

Наруто был рядом – появлялся и исчезал быстрой вспышкой молнии {все-таки выучил технику Намекадзе, ну наконец-то!}, так быстро, будто к его сандалиям были привязаны крылья наподобие греческого Гермеса; несколько его клонов вступили в рукопашный бой, еще двое – разнесли Расенганом одного ворона буквально до кровавых лохмотьев.

Саске усмехнулся, легко уворачиваясь от удара в голову, Кусанаги блеснул перед глазами, обагрившись кровью, - и голова в вороньей маске мячиком катится по асфальту, собирая пыль. Обезглавленное тело стоит перед ним еще пару секунду и падает, конечности ворона конвульсивно подергиваются.

Слишком медленно. Его глаза успевают следить и предугадывать за всеми их движениями.

{То, что у вас шаринган, еще не значит, что вы умеете им пользоваться}

Черные птицы пикируют вниз сотнями черных стрел, оглушительно и яростно каркая, обращаясь в людей, но Саске успевает оглушить многих еще в полете с помощью Чидори, обращенной в сенбоны, а сюрикены Сакуры довершают то, что не успевает Саске.

Учиха чувствует себя заново родившимся, когда слышит пение клинка в руке, и методично прорубает себе дорогу вперед. Вороны и не думают о какой-то тактике или банальном отступлении – намереваются задавить их числом. Сколько их – сложно сказать. Целое море уже перекрыло всю магистраль впереди, тут и там видно вспышки Расенгана, слышно вой, шепот и рычание, шипение и музыку, - не померещилось тогда.

«Назад, назад, дальше нельзя», - шепчет ему каждый ворон.

Но Саске идет вперед.

Он увернулся от удара в живот, крутанулся на месте и нанес тяжелый удар с двух рук едва не задевшему его владельцу рапиры, рассекая тело от ключиц до тазовых костей. Клинок вгрызается в плоть, режет ее, словно нож подтаявшее сливочное масло, Чидори парализует нервную систему и сжигает ткани, - чувствуется тяжелый запах паленого мяса и кожи.

Земля под ногами дрожит – это Сакура по левую сторону дороги вспоминает, что она все-таки ученица Тсунаде.

Светлая шевелюра Узумаки мелькнула справа. Огромный Расенган, собранный клонами, превращает правую сторону магистрали в самую настоящую мясорубку. Не изящно, но эффективно.

Вороны кружат над ними, их число не уменьшается, на месте трупов в черных плащах появляются новые «чумные» с оружием в руках – море тонких рапир, которые Кусанаги рубит, как сухой тростник, оставляя лишь бесполезные рукояти с огрызком стали.

«Они живые. Возможно, Сакура права, они все-таки люди», - думает Учиха, когда его кисть, обвитая молниями техники, легко прогрызается сквозь грудную клетку противника и сжимает сердце ворона. Секунда, легкое сжатие – и еще один труп у ног.

Наруто мелькает то справа, то слева, за ним легко уследить с помощью шарингана, - и кричит, перекрывая волну шепота и карканья:

- Их слишком много! Мы надолго здесь застрянем! Иди вперед, мы с Сакурой догоним!

- Наруто прав, - Сакура едва не врезается в Саске, слегка запыхавшаяся и раскрасневшаяся. Ее руки объяты мягким светом медицинской техники, которая может не только лечить, но и убивать. – Они берут нас в кольцо, это вопрос времени.

- А ценного пленника могут убить, чтобы он не достался никому, - закончил мысль девушки Саске. – Встретимся наверху.

- Вали уже! – фыркает Наруто и исчезает, мгновенно появляясь на другом конце поля боя.

Сакура вновь концентрирует чакру в кулаке и рушит асфальт позади них, заманивая замешкавшихся тюремщиков в ловушку из бетона и земли.

- Удачи, - говорит она и отходит к поредевшим рядам противников, прикрывая спину Саске.

Учиха кивает и бросается вперед – туда, где не видно мельканий Наруто, в самую гущу. Самый простор для высших техник Катона, - но кто-то из воронов успевает броситься врассыпную, поняв, что дело начинает действительно пахнуть жареным, какие-то просто обращаются обратно в птиц и взмывают вверх, если сенбоны из чакры молнии не успевают пришпилить их, как бабочек в коллекции.

Саске бежит вперед, прочь от магистрали, он расчистил себе путь и смял окружение, буквально сжег его, и теперь задача Наруто и Сакуры – разобраться с остатками охранников, пока он будет пробиваться на самый верх здания номер шесть.

Музыка прекратила играть, как только он вошел через стеклянные двери в ярко освещенный и пустынный холл.

{Теперь вы можете сохраниться и повысить свой уровень}

Тишина ударила по ушам.

@темы: графоманство-с, СН

---

.come

привет, дневник, ты еще помнишь меня?

уверен, что да. все-таки восьмой год вместе.

у меня все феерично и фантастически спокойно. иногда от этого тошно, а иногда я упиваюсь этим прекрасным чувством стабильности. обычный внутренний конфликт взрослого и ребенка, хотя в моем случае - подростка. работа-дом-работа, в перерывах нытье в стиле "млять, опять концерт", увлечение современной политикой и архивными материалами про ВОВ, обед в одном и том же суши-баре, если смена вечерняя - обязательный заход в старбакс за слабеньким кофе, который я давно не пью литрами, потому что нельзя.

по вечерам - вторая работа, но уже для себя, во славу воображения, мракобесия и вдохновения. целый месяц заставлял себя, не отлипал от клавиатуры в выходные, - и когда в конце месяца увидел, что охемае, уже целых двадцать страниц, - погордился собой.

похоронил еще одного родственника. освоился на новом месте. пожалел о том, что так никогда и не попаду на концерт My chemical Romance. пересмотрел и перечитал весь ДиГрей-мэн, упоролся несколькими годными фиками по Тиллену и Юллену. Прошел Final Fantasy VIII, протащился нереальным шипперством Ноктис/Лайтнинг и продолжаю ждать новостей о пятнадцатой финалке.

я все тот же, что и был все эти годы. полный планов, каких-то мечтаний, иногда абсолютно безумных. все тот же ленивый геймер, который работает из-под палки.

я не хочу меняться. и все так же отказываюсь взрослеть.

@темы: я, добро пожаловать в мою жизнь (с) Константин, сам с собой

---

Идиотизм. Вставать через четыре часа, а мозг никак успокоиться не хочет.

Вообще, если честно, мне нравится быть редактором. Этакая бета новостей. Вот только сам безграмотный эстонец, и мои личные графоманские тексты необходимо править с особенной жестокостью ХД

Кстати, судя по тому, что мне часто дают на редактуру именно эстонские новости - кто-то слил или просек фишку о прибалтийских корнях.

А еще я что-то натворил со своим вайфаем на Честере, и теперь весь интернет мне доступен либо через Лешу (да, я называю свой телефон именно так!), либо через Джонни. Ээх.

@темы: я, сам с собой

---

П О Б Е Д А !

достижение разблокировано: сломал персонажа после трех литров чая.

@темы: Восьмой, графоманство-с, СН

---

UPD. заполняю сразу 9 пунктов, так как пропустил сразу девять дней!

года два хотел заполнить этот флэшмоб, а все руки не доходили )
я обожаю страдать хуйней.

День 1 - любимый персонаж

День 1. Ваш любимый персонаж.
вообще, у меня целый хит-парад любимых персонажей абсолютно разных вселенных, и честно говоря, сложно выделить кого-то конкретно.
НО
анализируя свое восприятие сквозь года, я могу сказать точно, что вот этот чувак навсегда останется номером один:
фэндом в пояснениях не нуждается ХД



внезапно, правда?..
и не особо ангстовый, и лишенный моих любимых психо-штучек, и живущий долго и счастливо.
любовь к грязным следопытам началась именно с него

порвать ленту, дни 2-10

День 2. Ваш нелюбимый персонаж.
так и хочется ответить фразой известного товарища "Есть мало вещей, которые мне нравится, и слишком много, которые я ненавижу". так и с персонажами. фандомов-то много. но пожалуй.

товарищ Айзен Соуске (Блич) - я вас очень не люблю. вы меня всегда бесили и раздражали, хотя у вас толпа фанатов.



День 3.Персонаж, с которым вы бы встречались.
ахаха. хаха. хаха.

Ирвин Киннеас, дамы и господа. FF8.



День 4.Персонаж, с которым вы бы устроили шопинг.
тут нужен выносливый чувак)
а впрочем.

я бы взял Аллена. сразу удержит от лишних трат громким воплем



День 5.Персонаж, которого вы бы хотели видеть своим ребёнком.

я не люблю детей. пятеро племянников напрочь отбили любовь к ним)

но вот эта очаровательная девочка-дракон меня покорила. а, и еще она вырастет быстро.

Аэсоннэ (Рысь-вторая, цикл Перумова "Хранитель мечей").
практически семейное фото: приемный папа, труп приемной мамы и дочка.



День 6.Персонаж, который возможно мог бы быть вашим соперником.
вот с этим правда сложно. соперником в чем, начнем с того.

ладно, с этим товарищем мы бы загамались!




День 7.Персонаж, с которым у вас больше всего общего.
будет малец может удивительно, но Лави (Дигрей)



День 8.Персонаж, на которого вы больше всего похожи.

хаха. я не знаю, правда)

День 9.Персонаж, которого вы бы познакомили с родителями.

мелкого кризискоровского Клауда.



День 10.Персонаж, которого вы бы никогда не познакомили с родителями
Роад. боюсь, это знакомство бы плохо закончилось.

soon

День 11.Персонаж, с которым вы бы стали лучшими друзьями.
День 12.Персонаж, чей голос/сею вам больше всего нравится.
День 13.Персонаж, с которым вы бы пошли в поход.­­
День 14.Персонаж, с которым вы бы не возражали жить в одной комнате.
День 15.Персонаж, который мог бы для вас готовить.
День 16.Персонаж, который мог бы бегать обнажённым перед вами, и вы бы не возражали.
День 17.Ваш ОТП.
День 18.Персонаж, которого вы бы не возражали видеть своим родителем.
День 19.Персонаж, с которым вы бы пошли в караоке.
День 20.Персонаж, которого вы бы не отказались видеть своим дворецким/служанкой­.
День 21.Персонаж, которого вы бы взяли в свою команду, если бы играли в RPG.
День 22.Ещё один ваш ОТП.
День 23.Ваш любимый персонаж противоположного с #1 пола.
День 24.Персонаж, чья одежда/мундир нравится вам больше всего.
День 25.Персонаж, который был бы вашим товарищем, если бы вы были в банде.
День 26.Персонаж, которого вы бы не возражали видеть своим боссом.
День 27.Персонаж, с которым вы бы не хотели бродить по тёмным аллеям.
День 28.Персонаж, которого вы могли бы представить в виде собаки.
День 29.Персонаж, которого вы могли бы представить в виде кошки.
День 30.Персонаж, которого вы бы хотели косплеить.

запись создана: 20.09.2013 в 14:10

@темы: я

---

сегодня я занимаюсь хуйней.
доделал графичку по СН, просто так, от безделья, сейчас выложу.

вот Дарк балдеет от Джареда Лето, а я ползаю по тумбе по тегу "Майлз Кеннеди", и пришел к выводу, что нельзя быть таким клевым. особенно в паре с Тремонти!
правда Майлз такой заебанный и уставший, и вообще он сильно исхудал ТТ

@темы: саундтреки к жизни

---

кажется, я все-таки куда-то выпал.
надо выпить. но сначала проветриться пешим прогулочным шагом километров на семь.

а потом выпить.
и да. купить оленя.

@темы: Восьмой

---

заметил, что как только сел писать (стабильно сейчас пишу минимум страницу в день, и если считвть с работой, то за клавиатурой в сутки провожу почти лесять часов), вернулись сны. стабильно раз в два дня именнр из-за этих ублюдков я едва не просыпаю работу.

сегодня было адскогеймерское поппури, и мне захотелось зафиксировать это здесь.

наверное, это связано с тем, что я вторые сутки пишу четвертую главу СН, и мой мозг постепенно начинает упарываться и ловить нужные волны для написания. это дьявольски тяжело - скакать галопом, переключая настроение на настроение: вот здесь у нас Линдетт, постепенно теряющаяся в своей бессильной ненависти; вот здесь у нас Саске в охуительной локации под саундтреки the last of us; вот здесь - Ноктис, лично допрашивающий разведчика; там - измученная морально Сакура; где-то на задворках - Дейдара, внезапно принимающий участие в конфликте израиль-палестина, Риус, бродящий в лабиринтах своих тупиковых заморочек...ад.

а теперь представьте, что во сне все жто смешивается в один интересный коктейль. да еще и реалистичный.

...но если так подумать, Ноктиса больше всего, любопытный персонаж вырисовывется.

а вообще. дайте сил все это реализовать, чтобы не покоилось оно мертвыми вордовскими файлами в папке "райтерство".

@темы: Восьмой, хочу в Сайлент Хилл, я, добро пожаловать в мою жизнь (с) Константин, избранное от Ганна, меланхолия электричек, сам с собой, графоманство-с, пальто Шерлока, пальто Блэка, монохромные дни, хватит курить Fahrenheit, чувствуешь покалывание в пальцах - слушай Radiohead, воруй, убивай, качай левел и пальцы, Клауд, подбрось до Мидгара, Finish It, Принцип нейтральности, планы, невер

---

ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE ALTER BRIDGE

прослушал Fortress (альбом). ребята, что вы делаете?!
*рыдает*
это лучшее, что я слышал в 2013.


спасибо

@темы: саундтреки к жизни

---

я тут все еще под впечатлением, и собрал фанмикс к "Разбитым зеркалам" на выкладке макси FR.
кликабельно



пояснялки по номерам треков:

1. - Аиша Фарлонг как жертва ритуала, в итоге потерявшая себя и ставшая убийцей.
2. - Основная тема всех выживших сопартийцев.
3. - Аиша и ее отношения с ее внутренним монстром.
4. - Аиша и ее неотвратимое падение во тьму, destination darkness
5. - Линия Офалы.
6. - Своеобразный POV Касавира к Аише.
7. - Безумие Фарлонг.
8. - Возвращение домой.
9. - Прощание Касавира и Аиши, финальная сцена.
10. Финал. Одиночество Касавира.

@темы: невер

---

знаете, вот восхитительная работа, которая порвала мне сердце и взорвала мозг.
просто в клочья.
просто читайте.

21.09.2013 в 23:53

Пишет  fandom Forgotten Realms 2013:

fandom Forgotten Realms 2013: Level 4: макси. "Разбитые зеркала". Часть 1

Тени Вотердипа || Куда приводит любопытство || Инстинкты не лгут || Разбитые зеркала

Часть 1 || Часть 2 Название: Разбитые зеркала Автор:  fandom Forgotten Realms 2013 Бета:  fandom Forgotten Realms 2013 Размер: макси, 17 673 слов Персонажи: ж!Калак-Ча, Касавир, Келгар, Нишка, Аммон Джерро, Офала, Бишоп, Сэнд, Ганн, Сафия, Каэлин, Один-из-Множества Категория: джен, гет Жанр: ангст Рейтинг: R Краткое содержание: «Ты слышишь голоса мертвых. Все смертные понимают этот язык, но большинство дрожит от страха, заслышав их». (c) Neverwinter Nights 2: Mask of Betrayer Иллюстрация: "Память в зеркале теней" Примечание: По игре Neverwinter Nights 2. Скачать файлом: doc, fb2, epub. Для голосования: #. fandom Forgotten Realms 2013 – работа "Разбитые зеркала" Он почти бездумно бродил по полю, утопая по пояс в травах. В густых лесах нехоженых земель Рашемена, среди их диких пустошей, такие безлюдные и продуваемые всеми ветрами лощины встречались нередко. Обитателями тут были одни лишь духи, которых он знал с младенчества, поскольку был взращен ими вместо людей и не знал других родителей. Духи бродили здесь едва заметными силуэтами, погруженные в свои собственные воспоминания, иногда даже не видя его. Временами они были нормальны. Временами бесповоротно сошедшими с ума от старых горестей. Ганнаев-из-Грез уже стал для них частью существования, такой же естественной, как деревья вокруг. Его пребывание рядом с ними исчислялось всего лишь несколькими секундами жизни мира: годы для смертных и короткий полет мотылька для телторов. И все же они успели привыкнуть к нему. Травы в лощине, серебряные от измороси, пахли горько и едко, будто мороз только усиливал их и без того резкий запах. Стволы сизо-зеленых елей и сосен скрипели от холода. Льдинки цеплялись за кожу и мех и превращались в прозрачные капли влаги на сапогах и одежде. Ганн уходил сюда, чтобы многое обдумать. В эту серую, холодную и вместе с тем небывало спокойную землю всех бесплодных мечтаний, несбывшихся надежд и изломанных судеб. Зыбкая тишь бесконечной серо-туманной дали, пронизанной слабым солнцем, успокаивала его, и ему нередко казалось, что где-то здесь же притаилась его память. Все ее страницы. Будь она книгой, то стала бы так же несуразна, как его прошлое, хранившееся в глубинах разума. Все воспоминания начинались бы на одной странице и заканчивались на другой, а между ними пролегали другие воспоминания, лишенные всякой связи между собой и, напротив, переплетенные крепче мерзлых дубовых корней. Или между этими обрывками памяти прятались бы целые бездны тьмы, кляксы из черноты и крови, и страницы, которых не смог бы прочесть никто, кроме него самого. Ей он никогда не показывал этого места. Он знал, что она уничтожит его. «Джерро! Мы искали ее повсюду, но так и не нашли ни следа. Признаться, это ставит в тупик даже мой несравненно острый ум. В Мердэлейн мы разобрали все до последнего камня и, смею думать, разве что не искрошили в щебень каждую статую и колонну, но там осталось лишь то, что д̀олжно – засохшая кровь и пыль. Ее плащ брошен там и более не связан с ней. Я думаю, она мертва. Возможно, твои демоны смогут что-то разузнать. Я буду путешествовать по ближнему эфиру и расспрашивать обитателей, что произошло, но она будто испарилась вместе с этими горгульями, что забрали ее. Найди ее, если сможешь, и узнай, что с ней случилось. Или мне стоит сказать остальным, что ее больше нет, и нам пора жить своей жизнью. Сэнд». Почерк был аккуратен и уборист, и позабытое письмо уже долго пылилось на полке – еще одно никому не нужное воспоминание. Бумага успела пожелтеть так, будто лежала здесь десятилетия после войны: пусть окончилась та, дай боги, если месяц тому назад. Возможно, пергамент всегда впитывал память и душу писавшего. Слова утраченные и потерянные выветривались с него намного быстрее тех, что написаны с любовью или вымучены через глубокое страдание, будто некто вытравливал их каплями крови из самых глубин души. К этому свитку пыль и старость приставали, словно заговоренные. Залетевший в поскрипывающее окно ветер игриво пошелестел пожелтевшим обрывком бумаги. Он поднял его ввысь и, перенеся через улицу, выбросил в свинцово-серое море. Письмо так и не дошло. Алый закат принес горький полынный запах с другого конца света и все разрушенные ожидания. «Боги любят всех нас». Это было написано красной губной помадой на стене храма, почти под крышей. Или не помадой – краской. Или не краской – кровью. Что хочешь, то и думай. По настроению: сегодня это бурная фантазия о гульбанящих подростках, завтра – пошлая поэтическая метафора, вчера – плохая шутка. Все едино. Разглядеть, чем сделана надпись, не мог никто, но она выделялась посреди оголенных фруктовых деревьев алым пятном. Офале Челдарстон было неведомо, кто забрался на такую высоту, зачем написал это именно там, но надпись была и каждый раз обращала на себя внимание в самый неподходящий момент. Ее взгляд упал на эти слова и сегодня. Полагайся Офала на богов, она бы посмеялась и посчитала, что те ее ненавидят столь искренне, что это заметно. Большей иронии, чем содержалась в ее двойственной неудачливой жизни, она иногда и вообразить не могла. Подобная меланхолия накатывала редко, но на морозном закате ей стало особенно зябко и горько, и даже теплая шаль, которой она любила укутывать плечи, не спасала от холода. Кожа по-прежнему оставалась ледяной на ощупь, словно мягкая шерсть так и не смогла растопить тонкий слой инея, въевшийся в тело. Ей было почти сорок, и было на это наплевать. Статус хозяйки «Лунной Маски», самого дорогого в Невервинтере публичного дома, позволял творить почти все, что заблагорассудится. Вся ее жизнь оказалась слишком глупа и беспутна, чтобы пытаться привнести в нее запоздалую систему. Офала не была ни несчастна, ни счастлива, потому что сама не знала, какой чувствует себя сейчас. Была только невыносимая скука и ленивое, апатичное одиночество, привносившее в окружающий мир затхлый привкус тлена. Замужество Офалы было столь же недолговечным, как и мысли о его необходимости. Лорду Пиэрваллу, уже бывшему супругу, она даже не позволила переспать с ней. Это было до противного скучно, и слишком сильна была память о старой любви, которая уже почти изжила себя, оставив лишь воспоминания. И слишком этот лорд был самоуверен и богат – он посчитал, что просто купил для своего стареющего тела ухоженную шлюху, которая сделает все, что он пожелает: только пальцами щелкни. Первая ночь, должная стать брачной, окончилась скандалом. Ее сломанное ребро, уже излеченное жрецами, ныло до сих пор. Что же до лорда… о, она сомневалась, что он вообще теперь сможет взять в жены какую угодно женщину. Утром они уже были разведены, и Офала ни капли не пожалела о случившемся. Чем дальше шло время, тем больше она походила в глазах Ганна-из-Грез на чудовище. Такой она и становилась на самом деле. Узкое треугольное лицо в обрамлении черных волос стало хищным и худым, как череп, янтарные глаза блестели, как у свихнувшегося убийцы. Кожа стала сухой, как пыльный пергамент, и она все чаще прекращала осознавать, что говорит и делает. Все чаще за нее говорил тот неудержимый инстинкт убивать других, чтобы выжить самой. Аиша Фарлонг умирала у него на глазах. Ганн-из-Грез чувствовал, как глубоко в тело этой несчастной женщины вошло проклятие Голода. Она поглощала души, давясь ими, едва переваривая их – и вместе с тем убивала и духов, и живых людей все чаще, будто одного, двух, трех – уже стало недостаточно, чтобы пережить хотя бы сутки. Каждые несколько часов ей требовалось новое убийство, новые воспоминания, новый дух, который позволит хоть ненадолго ощутить себя живой. Пойми он чуть раньше, в какую бездну скатывается эта женщина – он бы помог ей. Хоть чуть-чуть, хотя бы из нежелания быть убитым. Но из-за ее скрытности это время прошло, а когда он понял, что случилось – за спиной Аиши уже всегда стоял Один-из-Множества – омерзительный голем, сотканный из тысяч душ преступников, мучимых в вечном огне Печи Миркула. А женщина, о которой духи рассказывали сказки, как о герое войны, Калак-Ча, легендарной победительнице Короля Теней – она сейчас разлагалась заживо. Обладая даром проникать в чужие сны, сейчас он избегал снов Аиши – он не знал, что может увидеть в душе этой проклятой, которая забыла себя настолько, что пыталась по крупицам восстановить того человека, которым была когда-то. Она создавала себя саму заново, словно гомункула из кусков чужих воспоминаний и душ. Сафия говорила, что он мог бы помочь, если бы попытался создать сны для Аиши, но, заглянув в бездну ее сновидений единожды, Ганн больше не собирался рисковать собственным разумом. Когда-то до того, как она пришла в Мулсантир, у нее были сны. Сейчас на их месте зияла стонущая пустота, заполненная отголосками чужих душ, и их крики были подобны огненной плети, обжигающей его собственный разум. Он видел это в других снах. Мир снов и духов бежал от Аиши, потому что сейчас она могла поглотить его весь – и не насытиться им. Они нашли его в собственной лавке. Эльф сидел, уже окоченевший и белый, свесив голову на плечо, будто у него остановилось сердце. Его голубые при жизни глаза остекленели, темные с проседью волосы растрепались, капля слюны на нижней губе уже высохла, а лицо осунулось. Щеки запали. Его пальцы так крепко сжимали резной подлокотник кресла, что даже самый сильный из стражников едва смог разогнуть их и выпрямить сведенную в предсмертном страхе шею. Он выглядел так, будто в последний момент пытался сжаться, защититься от чего-то столь ужасного, чего не видел за всю свою четырехсотлетнюю жизнь. Не самую долгую по меркам эльфов. Джарал настойчиво мяукал возле кресла хозяина, который уже никогда не услышал бы его. Грудой пепла рассыпался за прилавком магической лавки элементаль – точная копия владельца, лишь созданная из каменной пыли и глины. Камин остыл, и отвар в чаше на изящном столике неподалеку – тоже. Сэр Нивалль, личный телохранитель лорда Нашера, правителя Невервинтера, глава Девятки Невервинтера, хмуро рассматривал тело. По меркам эльфов Сэнд не был стар и тем более не был слаб и болен – походило на то, что волшебника попросту отравили или сразили заклятием. Но кто? Нивалль знал Сэнда многие годы – эльф был предельно осторожен после того, как переметнулся к ним из Лускана, и, на взгляд рыцаря, боялся едва ли не каждую секунду, что Башня Владык отыщет его и на другом конце света. Возможно, это наконец-то случилось. Он поморщился и прикрыл окно, из которого в комнату пробирался стылый осенний ветер, пропитывавший Невервинтер до подвалов домов промозглым дуновением моря. В нем чуялся запах долины Ледяного Ветра и близкой зимы, когда весь север Побережья Мечей будет погребен под одинаково белыми саванами снега и туманов, а призрачные огни гавани будут заманивать корабли, как глаза мертвецов, а не уютная обитель дома. Джарала он отдал Дункану, хозяину таверны напротив. Тело вынесли, остывший отвар забрали маги. Волшебная лавка в Доках Невервинтера навсегда утратила своего хозяина. И все же что-то ему подсказывало, что они не найдут ни одной причины и ни следа Лускана – здесь было что-то иное. Что-то еще более… темное. Когда она увидела его в Стене Неверующих, то даже не смогла понять, что чувствует. Печаль? Боль? Она уже и забыла, как можно чувствовать что-то, кроме боли. Та была ее постоянным спутником, и воспоминания о Бишопе не сделали ее ни меньше, ни больше. Так думала Аиша, пусть на самом деле уже утратила всякое чутье, и всплески агонии были бесконечным цветным вихрем, которому она отдавалась как должному, просто позволяя себя увлекать в ее бездонные глубины. Все равно у нее был единственный путь – вниз. И все же что-то в остатках ее души отзывалось на него сильно, пронзая ее измученное существо отголоском позабытого и утраченного воспоминания, о котором она знала, но не могла отыскать. Ее мучения были мучениями потерянного в пустыне странника, который лежал в нескольких футах от чудесного оазиса и не мог доползти до воды с перебитым позвоночником. Ее голова раскалывалась, будто в черепе кипела лава, невесомое тело пронзали тысячи игл, подобных паучьим лапам, но память не возвращалась, подпитывая ее отчаяние. Она знала, что боль отступит. Ненадолго. Когда будет еще несколько духов, еще несколько… воспоминаний. От Бишопа тоже мало что осталось – смутная тень, изломанное, как на дыбе, голое тело, так плотно облепленное вязкой, режущей плоть, зеленой слизью, что не было видно ни кусочка кожи. Следопыт Бишоп утопал в вязкой массе Стены, окружающей Город Мертвых, владения Келемвора. Участь, которая ждала всех, кто наплевал на существование богов и решил оставить себя без покровителя. Она помнила, что когда-то, будто бы вечность назад, служила какому-то богу. Какому? Аиша Фарлонг не могла вспомнить и с раздражением отбросила эту мысль – как и отбросила кусок какой-то маски, которую следопыт попытался вручить ей, говоря о Походе Предателя против богов. О походе того, кто желал справедливости, которой не существует. О чем говорил он, о какой справедливости, если сам никогда в нее не верил? Фигура перед ней была не им. Тень того, кого она когда-то знала, но и этой тени хватило, чтобы кровоточащая рана ее души воспалилась и принялась исторгать из себя гной снова. Бишоп. Последняя нить, связывающая ее с прошлым, которую она едва помнила. Даже в своем плачевном состоянии, ничуть не лучше, чем ее собственное, он насмехался над ней. Он сравнивал Ганна с игрушечной собачонкой, которую она таскает за собой. А еще он напомнил ей о Касавире. Она не помнила этого имени, но Бишоп назвал его паладином, и ее обожгло разрывающей изнутри болезненной ненавистью к той святой ауре, о которой она знала. Паладин… она не помнила его, но должна была ненавидеть, потому что свет Каэлин резал ей глаза. Тот свет, который излучала аура ангелицы, оставался ожогами на ее коже. Святая магия Илматера не лечила, а калечила Аишу, и сострадание этой шлюхи, будто бы к больной, оказалось хуже всего, что она испытывала когда-либо. Ей было тошно в присутствии этой жрицы, которая походила в своих перебежках от бога к богу на портовую блядь. Каэлин мечтала свергнуть Стену Келемвора, мечтала стать спасителем обреченных, и Аиша лишь глумливо наблюдала за тем, как эта сука проваливается в вонючую трясину своей глупости все глубже и глубже, опутанная липкими тенетами иллюзий, что одна-единственная жрица, с позором изгнанная из небесных дворцов, может изменить мир. Она должна была сдохнуть. Должна была. А еще Аише было очень холодно. Мертвенная синева здешних небес и пепельно-серая земля этого мира владений Келемвора будто вытягивала из нее жизнь еще больше. Она чувствовала, что умирает, и очень хотела насытиться – чужими знаниями, чужими воспоминаниями, чужой силой и жизнью, иначе ей придет конец. Близость Шабаша манила и будоражила ее – такое количество уже поглощенных чужих душ и знаний наверняка помогли бы ей прожить чуть дольше. Продержаться. Протянуть. Что-то найти. Аиша Фарлонг совсем не помнила, что когда-то была колдуньей, искренне верившей в покровительство богини магии, Мистры. У нее уже почти не было памяти. «Привет, толстяк. Знаешь ли, эта задачка, которую ты себе вбил в голову – не из легких. Как по мне, так Сэнд прав – она умерла. Жалко, но вряд ли те горгульи утащили ее просто так, от хорошей жизни. Я знала одного мужика, который нанимал себе таких тварей, чтобы расправляться с конкурентами – и думаю, мне повезло, что это был не Лелдон...» Нишка потеребила кончик пера, обдумывая, что могла бы написать дальше о своих поисках. После того, как закончилась война Тени, а они все выбрались из храма в Мердэлейн, израненные и измученные, никто не смог найти Аишу посреди руин. Келгар рвался вперед как тогда, так и сейчас – он говорил, что Аишу утащили через портал какие-то твари. Он верил в то, что она все еще жива, верил сильнее всех. Так, как должен был бы верить Касавир, которого с ними теперь не осталось. А как все начиналось… Аиша спасла ее под фортом Локе от тупоголовых стражников и стремительно взлетела вверх, будто на крыльях, поддерживаемых ветром – лейтенант стражи, капитан Крепости-на-Перекрестке. Калак-Ча с осколком клинка в груди. Сердце серебряного меча Гит. Рыцарь Невервинтера. Нишка помнила, как они обвели вокруг пальца ее бывшего партнера, Лелдона, и как она, подавляя смех, писала ему издевательскую записку с подсказок Аиши, и они закатили потом в честь этого такой пир, что танцевали на столах. Келгар мечтал стать монахом Тира. Сама Нишка постоянно задирала Элани и Кару, потому что эльфийка была слишком занудной, а Кара – слишком высокомерной. Гробнар донимал всех вокруг очередным гениальным изобретением или невероятной поэмой, которую хотели слышать лишь самые терпеливые и благосклонные к гному. Касавир вздыхал так, словно попал в компанию взбалмошных подростков: он разнимал ругающихся, утешал обиженных. Зджаэв – гитзерай, странная гостья иного мира, которую не интересовало ничего, кроме победы. Сэнд упражнялся в остроумии на Каре, и молодая колдунья то и дело обещала сжечь волшебника. Шандра, потерявшая дом, безуспешно пыталась влиться в их компанию, стараясь стать похожей не на фермершу, а не искателя приключений. Бишоп всегда говорил, что ненавидит их всех, и, тем не менее, почему-то никуда не уходил и спасал их в бою и на бездорожье. Они все будто со смехом готовились уничтожить Короля Теней – и все же смогли это сделать. Это вспоминалось как далекая, почти позабытая жизнь. Цветной сон, который больше никогда не вернется. Келгар погряз в делах управления кланом Айронфистов и постарел лет на десять за считанные дни. Аиша исчезла, похищенная горгульями. Зджаэв пропала, будто канув в воду, оставив в Нишке затаенное чувство обиды и предательства. Элани и Гробнара завалило обломками, и их изуродованные тела они хоронили в закрытых гробах. Она сама положила венок ромашек на могилу маленького гнома, а для Элани отыскала розовые болотные цветы, которые когда-то спасли ее саму от отравления. Они нашли их в Мердэлейн, разрушенном вспышкой энергии, вырвавшейся из уничтоженного Короля Теней. Кару, одурманенную обещаниями могущества, им пришлось убить. Как и Бишопа. Он ушел от них к тем, кто служил Королю Теней. В самый последний момент, когда они больше всего нуждались в нем, он выдал их слабые места и рассказал все, что знал. Нишка помнила, что Касавир убил его, впервые дав волю прорвавшейся изнутри мести и боли, потому что предательство Бишопа стоило ран тем из них, кто никогда не был настоящим воином. Шандру убил ее дед. Аммон Джерро. Чертов чернокнижник, которого она вспоминала до самой смерти, как дедушку, который когда-то держал ее на руках и читал на ночь сказки. Аммон Джерро… он отправился за Аишей, и больше его никто не видел. Нишка сама вместе с Сэндом обыскала каждый угол Мердэлейн. Они старались найти хоть одну-единственную магическую зацепку, которой не было. Через обвалившийся потолок в прежде темный зал проникали золотые солнечные лучи, и шуршала вода, поглощая древний храм, оставшийся в болотах. Нишка подозревала, что скоро здешние камни покроются цветами и тиной, и от этих мест останется лишь озеро посреди болот или очередная огромная топь. Они нашли только плащ Аиши – потрепанный символ того рыцарского звания, которым ее наградили во время войны. На взгляд Нишки, награда была сомнительна. Голубая ткань серебрилась и переливалась, как чешуя под лучами солнца, и все же куда больше походила на бесполезную тряпку: грязную, окровавленную и дырявую. Она попыталась разнюхать что-нибудь в Лускане, но там ее встретили лишь разруха и уныние. Слухов об Аише не было никаких. О том, что ей пожелал отомстить неведомый последователь Черного Гариуса, не могло быть и речи, и Нишка отправила письмо вперед себя, потому что в городе оставалось еще одно дело, а Келгар должен был осознать бесплодность поисков. Рогатая воровка и сейчас скрывалась в занюханной таверне в трущобах, где окна выходили лишь на соседний дом с мутными стеклами и покосившейся крышей. Воняло кислой капустой и рыбой. Она слышала ругань и видела сушившееся между карнизов, похожее на нелепые флаги белье, поэтому предполагала, что дом напротив жилой, просто очень бедный. На веревках висели застиранные пеленки, простыня, чья-то необъятная ночная сорочка… Нишка отвела взгляд. Было противно: от вони, от бегающих по потолку тараканов, от пауков в углах – но оставаться здесь надолго она не собиралась, а потому просто терпела. «…В городе тихо. Очень. Я про слухи – знаешь, как затишье перед штормом… они могут готовиться к войне, и я даже проникла в Башню Владык (рискуя шкурой, между прочим!), но не узнала ничего. Аиши там нет. Я тут проверну одно дельце и вернусь». Она действительно решилась на эту неслыханную наглость и проникла под видом волшебницы, только обучающейся магии, в Башню. Так страшно ей не было еще ни разу за все воровские ходки, потому что цена здесь стояла повыше жизни – эти волшебники могли сделать с ней все, что угодно. Превратить в нежить на целую вечность или устроить что-нибудь похуже. Она пробралась на несколько уровней вверх. Улыбками, убийствами, откровенным враньем и невероятной удачей. Но даже о Черном Гариусе здесь все позабыли, и в стенах Башни Владык гуляли лишь сплетни волшебников друг о друге, новости о пиратах и чьих-то смертях… но ни слова о войне или Короле Теней. И никаких слухов ни об осколке, ни об Аише, ни о мече Гит. Ей осталось лишь вернуться ни с чем. Она бы сбежала из этого проклятого клоповника уже сейчас, если бы не одно дело, которое должно было задержать ее здесь еще на день. Дело, на которое она предпочла бы, сложись все иначе, не подписываться никогда. Меч Гит. Воспоминание разорвалось оглушительной жгучей болью, словно Аише, ломая грудину и ребра, всадили кривой клинок в тело по самую рукоятку. Она чувствовала разорванным нутром холод серебряного лезвия. Она тогда всхлипнула от боли, слыша хруст собственных костей. Аиша подошла к зеркалу в комнате Лиенны, заставленной столами с книгами и свитками, а после – стащила рубашку, разглядывая себя, обнаженную по пояс. Такую же серую, как и все на плане Тени: огонь, дерево, яркие ткани – здесь все было тусклым и лишенным любого цвета. Все, кроме крови. Она провела холодными пальцами по жесткому животу и ключицам. Между обвисших от худобы грудей – там, где когда-то был осколок меча Гит – сейчас осталась уродливая пустота и не менее уродливый шрам. Он блестел от крови и плохо заживал, когда Голод вышиб из ее легких весь воздух и взял верх, поглощая Окку. Как будто проклятие гнездилось именно там, воспаляя ткани и кожу вокруг раны, но при этом та не гноилась, не расширялась, не кровоточила по-настоящему и никогда не позволила бы ей умереть. Проклятие не убивает носителя. Рана напоминала диковинный цветок, распустившийся прямо на ее теле. Его нутро, мягкое и влажное, скрывало в себе нечто большее, как лепестки скрывают семена. Грудь противно ныла при каждом движении, но эта боль не парализовала их. «Ты слышишь голоса мертвых. Все смертные понимают этот язык, но большинство дрожит от страха, заслышав их». Все было именно так. Ей часто снились мертвые. Ее мертвые. Те, кого она вела – те, кто шел рядом с ней. Когда-то. Бледные силуэты, приходившие к ней – их лица были расплывчатыми, голоса – едва слышными, и раз за разом их сметал огромный поток тьмы. Вязкой, как слишком соленое море ее слез, в котором она давно потонула и задохнулась, превратившись в гниющего утопленника, которого туда-сюда носят волны, расшибая труп об скалы до тех пор, пока не останется ничего, что можно было бы уничтожить. Тогда она просыпалась, обессиленная и усталая, и отправлялась искать духов. Иногда она не находила их, и ее жертвами становились самые беспутные жители Мулсантира. Что поделать: иногда люди пропадают на плане Тени. А что до этого – кто пойдет туда искать их, разорванных нежитью? Чем дальше шло время, тем уютнее ей было на плане Тени. Пока спутники спали в теплой Вуали, в каморках театра, где обычно ночевали актеры посреди ярких декораций, она превратила в свое жилище другую Вуаль. Тот театр, где сцена всегда пустовала, и редкими зрителями были лишь тени и призраки. Тот театр, где остались порталы и голем. Тот театр, где стоял операционный стол, на котором вырвали из ее груди осколок серебряного меча Гит. Где не было живых. Тот самый окровавленный стол, с которого она сшибла кандалы для рук и ног, стал ее постелью. Нередко Аиша бродила по пустому Мулсантиру, чувствуя, что среди мертвых ей спокойнее, чем среди живых. После того, как она уничтожила всю нежить, на этих улицах стало тихо, как в могиле. Она наконец-то не слышала навязчивых криков и укоров, что делает что-то не так. Ей оставалось лишь кормиться и поглощать души, прежде чем Голод убьет ее. Казалось, что ее мир разрушился чудовищно быстро – заражение шло не по дням, а по часам, словно в ее мозгу все это время спал подавленный ответственностью и дружбой инстинкт убийства и выживания, который пробудился вместе с Голодом, словно жадный зверь, и брал свое. Один-из-Многих преследовал ее в этих прогулках, и она уже наплевала на его присутствие. Все равно его не видел никто, кроме нее. Сначала она даже не поняла, что из него сделала. Духов было так много, а их так потрепали мертвые жрецы в храме Миркула, что у нее не осталось выбора. Чудовище или нет, но оно помогло ей выжить, несмотря на всю свою омерзительность. Оно было ее тенью, так похожей на Голод, оно убивало из тени ее врагов и уже не раз спасло ее жалкое существование. Несколько тысяч сошедших с ума от вечной боли преступников, ведомые капризным Одним-из-Множества – ребенком, который уже едва ли в десяток лет умудрился стать убийцей. Все они, невидимые глазу других, говорили с ее разумом, шептали и плакали, кричали и издавали вопли боли, втиснутые в опустошенную оболочку медвежьего бога Рашемена. И… служили ей одной. Как непохожи были эти, нынешние, на тех, кто остался в Мердэлейн… – Почему ты не хочешь отправиться со мной? – в голосе Курта она слышит возмущение и обиду. Ему ведь казалось, что все так просто. Что она просто сорвется и поедет за ним хоть на край света, хоть в Ады, хоть куда. Ведь он был таким сильным, лихим и красивым, что мог считаться мечтой любой женщины – моряк и воин, искатель приключений с золотыми волосами и загорелой кожей, будто сошедший со страниц глупых романов, где в объятия таких мужчин бросаются сотни беззащитных и прекрасных красавиц. Но нет. Сердце Офалы билось тяжело и глухо, и напоминало вспыхивающий пламенными судорогами боли кусок угля. Решение, принятое ею через раскаленное клеймо ответственности и достоинства, было сильнее любой любви. Что она могла сделать? – Потому что я не собираюсь связываться с убийцами и Башней Владык. Магам в этом городе одна дорога, особенно женщинам. Офала знала об этом. У нее было два оружия: ее ум и то, что находилось между ног. И если она хотела, чтобы Курт выжил, ей бы пришлось использовать оба, изменяя ему, а после его гибели, которая настигает пиратов слишком часто – существовать за счет чужой благосклонности к ней, как к красивой дорогой шлюхе, отдающейся за богатую жизнь и власть. Или брать в рот и раздвигать ноги перед стареющими магами Башни Владык, чтобы выбить себе место повыше, где ее не могли убить. – Офала, это глупости, – Курт раздраженно отмахивается от ее слов, будто от назойливой мухи, и пепел в ее сердце тлеет яростью и едкой горечью обиды на человека, который подумал, что может вершить ее судьбу, даже не спросив, что об этом думает сама Офала. Его решение и глупая ругань с Нашером вызвали у нее ярость. – Это для тебя – глупости! – она впервые повышает на него голос, и в ее ледяных серых глазах сверкает возмущение. – Ты хочешь, чтобы я стала убийцей за золото и власть? Твоим личным магом, который помогает грабить корабли Невервинтера? Шлюхой, которая продается за твой успех? Курт молчит, и тишина повисает в комнате неловким и звенящим облаком, будто бы стены до сих пор отражают эхо этого крика ярости и боли, и Курт наконец-то понимает всю необратимость ситуации и выбора. Офала-сегодняшняя усмехается про себя, разглядывая крохотный портрет. Ее несчастная, прекрасная, почти единственная любовь… Он подходит к Офале уверенным, широким шагом и стискивает изящное белое запястье волшебницы. – Ты пойдешь со мной. Я не прошу тебя предать себя, я прошу тебя идти за мной. Ты же… – фраза обрывается, будто у него не хватает смелости окончить ее. Долю секунды Офала смотрит на крепкую и загорелую мозолистую руку моряка, а затем высвобождает собственную. – Люблю тебя и готова пойти на что угодно? Нет, Курт. Я говорила тебе, как ты должен поступить. А я не убийца и не собираюсь спать с теми, кто станет покрывать твои дела. Курт отступает и буквально несколько секунд изучает ее лицо с острыми скулами и благородным прямым носом. Туго скрученная на затылке причудливая прическа придает Офале еще большую строгость строгости. – Завтра утром я отплываю в Лускан, – он говорит спокойно. – Если хочешь – иди за мной. Офала не попрощалась с ним и лишь молча наблюдала, как он уходит. Где-то хлопнула дверь в ее комнатах. Занавески вздохнули от порыва ветра. В золотом луче предзакатного солнца, падавшего на алый ковер, танцевал вихрь растревоженных пылинок. В то утро она не пришла в гавань. Последний раз о Курте она слышала лишь то, что герой Невервинтера, несколько месяцев назад спасший город от чумы, принес его голову Аарину Генду, начальнику разведки лорда Нашера. В ту ночь Офала плакала, как никогда, потому что вся позабытая боль, все лучшие воспоминания превратились в огненный ком, который стоял у нее в груди, не давая дышать и думать. Она разорвала подушку и разбила кулаки в кровь, пытаясь безуспешно вытолкнуть его наружу, но так и не смогла. Она перепробовала многое, чтобы забыть о нем. Но ни любовники, ни замужество так и не спасли от боли. Слабая надежда промелькнула и исчезла лишь единожды, и погубила она ее сама. Она вновь была ни с чем: при Офале осталась лишь волшебная шкатулка, в которой бесполезными цветными осколками стекла лежали обломки памяти о других мужчинах. Они могли стать любимыми, но слишком многие из них были мертвы, и собрать из неподходящих друг к другу кусков мозаики она не смогла бы ровным счетом ничего, кроме уродливого омертвевшего призрака прошлого. Он почти ничего не соображал от боли. Он уже даже не осознавал, что происходит, и на сколько суток эта боль лишила его сна. Сначала они просто держали его в темнице. Крыс, голод, грязь и гнилую воду он мог перетерпеть. Насмешки – игнорировать. Поддерживать в себе веру мог молитвой, все еще слыша печальный отклик Тира на его зов и цепляясь этим за ускользающий разум. Он видел кровавые слезы, сбегающие по лицу Ослепленного и Беспристрастного, и понимал, что тот ничем не может помочь ему. Боги велики, но не всесильны, и ни один из них не смог бы наделить своего последователя такой мощью, чтобы тот сумел смести на своем пути более сотни солдат и стражу целого города. Но молчание ненавидимо теми, кто утрачивает в своих глазах легкую добычу. Они… да, они хотели увидеть его на коленях, умоляющего о пощаде, кричащего, как другие узники, желающего отдать все, лишь бы избежать суда и кары. Он лишил их этой радости. Крики бы ему не помогли. Лишь раззадорили его тюремщиков. Он знал, что суд Лускана запрещал… некоторые пытки. Он требовал оставлять осужденных целыми и невредимыми, но на слишком многое в этом городе смотрели сквозь пальцы, а потому пожизненное заключение здесь было равносильно смертному приговору. В этой тюрьме оставалось лишь насилие ради насилия, когда никто не нуждался в признаниях и свидетельствах. Суд состоялся. Пародия на правосудие свершилась. Особый, «милосердный» приговор. Кажется, сначала они сорвали ему ногти с рук. Тогда он еще мог кричать и чувствовать страх, что раны могут загноиться, и он больше не сможет пользоваться ни мечом, ни пером… хотя к чему была та мысль, если в этих застенках никогда не дадут ни первого, ни второго? Он смотрел на кровь, заливающую ладони, и даже собственный крик звучал, как что-то отдаленное. Эта боль была только физической. Он пока еще мог нормально видеть, говорить и слышать. Он помнил красные отблески жаровни. Кусочек неба. Решетки. Кажется, так было сначала… сначала ли? До того, как он тонул в обжигающе ледяной воде, которой заливали его лицо и голову, не давая ни дышать, ни видеть, ни спать. Иногда это был просто поток, как будто сдирающий плоть с его онемевшего лица. Иногда – бездонная чернота колодца, в которую он погружался с головой. Она принимала его в свои объятия, и куски льда царапали лодыжки и почти вывихнутые, едва выдерживающие его вес суставы. Кожа не чувствовала ничего, но боль от горячей воды, которой его окатывали после, была хуже всех ожогов, которые только могли случиться. Они ничего не хотели. Они ничего не спрашивали. И он даже не мог думать, что случится, если за него примутся другие палачи. Эти обратили в пытку то, что другие узники посчитали бы за счастье – свет и воду. Горло горело от недостатка воздуха, разум мутился от поднявшегося жара. Холод донимал его везде – и в камерах, и когда его пытали, и когда вели обратно. Головная боль становилась такой, что хотелось умереть. Позвоночник был похож на раскаленный прут, и парализующая движения пульсация отдавалась в каждом суставе его тела. Он не мог согреться, и тело казалось живым лишь наполовину. Лодыжки и колени были отекшими и мягкими, как у куклы. Кашель рвал горло, и ему казалось, что еще чуть-чуть, и он увидит на изуродованных ладонях первые капли крови из собственных легких. Искры раскаленного железа превращались в звезды, камень – в поглощающие его морские волны, голоса – в эхо. Тюрьма расплывалась и искажалась, и то и дело он видел, как потолок течет, будто воск, и обрушивается на него всем весом ледяных глыб, обжигающим удушьем от холода воды, приносящим короткое забытье обморока, из которого его выдернет новая боль. Кошмарный сон, бред, который никогда не кончается. Не его жизнь и не то, что могло случиться. Под ним проваливался пол, огни становились призраками, а в игре теней он видел лица тех, кого знал. Поначалу в его камере стояла тьма, но когда в ней появился сияющий шар света – он его проклял. Шар не исчезал и вызывал такую боль в воспаленных веках и уставших глазах, что он мог только пытаться зажмуриться и прикрыть лицо руками. Головная боль усиливалась, и ему казалось, что череп напоминает полый сосуд, внутри которого гулко бьется колокол, полный игл. В ушах звенело, и перед взглядом плыли разноцветные круги, даже когда он пытался прикрыть глаза. Боль лишила его сна, и несколько ночей он бредил, потеряв чувство и пространства, и времени. Вокруг был только проклятый слепящий свет, перемешанный с тьмой ледяной воды, в которую его окунали, чтобы он не вздумал заснуть. Была нестерпимая резь в висках, хрипы в горящей от удушья и воспаления груди и горячая болезненная пульсация в обезображенных кончиках пальцев, которые никто не собирался лечить. Потом они сломали ему предплечья, и он больше не мог защищаться от них. Кажется, тогда он и сорвал голос – и тогда же окончательно утратил чувство времени, потому что эта боль была стократ сильнее той, что он уже чувствовал. Он не мог даже пошевелиться, чтобы облегчить ее, и слышал, как хрустят трущиеся друг о друга осколки костей. Этот звук был хуже всего, что ему доводилось слышать за всю жизнь. Он не знал, сколько еще он мучился. Боль сделала его почти слепым и утратившим разум. Он то проваливался в беспамятство, то просыпался, запоминая лишь блеск ножей и решеток и красные искры раскаленного железа. Слеп от света и опять терял сознание от новой боли, чтобы очнуться и ощутить ее вновь. Ему казалось, что он не может даже думать, убегая внутрь себя. Каждая мысль вызывала новый гулкий удар колокола боли о стенки черепа, а каждое движение скручивало его тело от обжигающей рези в спине. Это заточение и было его казнью. Милосердный приговор… милосердный в глазах суда Лускана – пожизненное заключение, во время которого пленник может протянуть едва ли пару месяцев. Он проваливался в беспамятство раз за разом и в какой-то момент уже подумал, что наконец-то умрет, и это закончится. – Мне наплевать на твою войну, – голос Аиши звучит хрипло. Каэлин Голубка слишком, слишком, слишком напоминает ей о ком-то. О том, что могло бы быть. Самым правильным кажется смять эти мягкие белые крылья, наполнить кровью это горло, выколоть эти черные – не голубые – глаза, вырвать с корнем серебристые волосы. Она постоянно вещала о своей великой миссии. О лживой справедливости и любви. Этот проклятый, изгнанный с небес ангел, пошедший против законов всего мироздания, осмеянный сейчас умирающим Миркулом. Ее присутствие вызывало в голове Аиши тупую боль, и сколько раз ей хотелось растоптать ее, сломать ее суставы, чтобы Голубка уже никогда не смогла взлететь. Лживая философия, столкнувшая ее с пути прежнего, сейчас была не хуже. Жалость ко всем и каждому, жалость к тем, кто ее заслуживал и нет. Смешная попытка искупить вину перед теми, кого ее прежнее сочувствие завело в Стену Неверующих и оставило там навсегда. О, Аиша была уверена, что их души являются к Каэлин по ночам и плачут, роняя гнойные слезы на ее хорошенькое лицо. Шлюха. Лицемерная сука. Но Каэлин умеет лечить Сафию и хорошо дерется, а потому раньше оправдывала свое присутствие. Но сейчас головная боль и обжигающий ее глаза свет становятся нестерпимыми, и ей хочется лишь одного – заткнуть ее рот, выдавить ее глаза, обагрить кровью ее крылья, чтобы этот сладкий щебечущий голосок смолк навсегда. И здесь, на кладбище мертвых богов, Аиша наконец-то нападает на Голубку: без предупреждения и быстро, потому что жизнь превратилась лишь в заведомо проигрышную партию, где она может делать все, что хочет – лишь бы посмеяться над собой и посмотреть, как далеко она может зайти. Голод затягивает ее все глубже, будто в бездонный океан, где царят холод и мерцающие огоньки зубастых чудовищ, ползающих по мертвому дну. Проклятие, сгубившее сотни душ. Неутолимая жажда возместить собственное нищенское существование воспоминаний и чувств – чужими, будто вампир, который питается плотью и кровью, чтобы ощущать себя хоть немного похожим на человека. Сила Миркула наполняет ее такой мощью и такой болью, что от нее готовы лопнуть и расплескаться черным гноем все отравленные сосуды ее тела, только что вместившего в себя сущность мертвого бога, позабытого всеми, кроме крохотной горстки последователей. Если она убьет еще и жрицу Илматера – ничего страшного не случится. Просто еще один труп, и еще одна, сладкая, способная хоть ненадолго сделать ее живой, душа. Сафия смотрит на нее в молчаливом ужасе, и не пытается ни помочь, ни отговорить, сжав белые от ярости губы. Но чудовище, созданное ею самой, ликует от радости. «Да, хозяйка! Она наполнит наше Множество!» Миллионы замученных душ, заключенных в одну омерзительную оболочку сияющего мертвенными огнями призрака, распространяющего вокруг себя волны ледяного холода. Они верещат в экстазе, когда видят ее боль и понимают, что на свете существуют пустота и холод большие, чем их собственные. Каэлин отбивается яростно – в черных глазах ангелицы полыхают боль и ненависть одновременно. Слепая вера придает ей сил, когда Аиша со смехом кружит вокруг, уворачиваясь от ловких ударов булавой и читая заклинания. Терпение Аиши лопнуло, и жрицу, когда-то готовую ей помочь, сейчас она желает просто ослабить, а затем поглотить, навсегда заткнув ее лживый, говорящий о справедливости, помощи, любви и правде, рот. Она парализует ее и разбивает ногами крылья, а Голубка, лежа в серой пыли, корчится от боли и кричит, кричит, кричит… Дух Каэлин отвратителен и сладок, как слишком приторный мед. Он вливается в тело Аиши нехотя и медленно, и из всех спутников, что пытались помочь ей в проклятом Рашемене, с ней остается лишь монстр и все еще чудом держащаяся Сафия, бесконечно глупая в своей вере, что может спасти окровавленную тварь перед ней. И Аммон Джерро. Он совсем не узнает ту девочку из Западной Гавани, которая всего лишь несколько недель назад победила Короля Теней. Он понял, что от Аиши ничего не осталось, когда она не узнала его. Ее память превратилась в трепавшиеся на ветру ломкие лохмотья. – Помоги мне добраться до цели, или я сразу отдам тебя этим демонам, – она говорила хрипло, будто простуженная. В ее горле клокотало, будто ее голос был отзвуком крика потревоженных воронов. Ее спутниками вместо живых существ стали легенды и духи. Женщина в красном, падший ангел и чудовище с голосами мертвых. Их смутные очертания ворвались в его мутившийся от слабости разум, крепнувший по мере возвращения ему самого себя. Аммон Джерро будто бы пробуждался от долгого сна. Ему возвращали душу, и девушка, которую он когда-то знал, как Носительницу Осколка, завороженно и жадно смотрела на красно-золотое сияние, струившееся между пальцев из легкой сферы. Его душа была слаще многих других, что ей приходилось видеть. В ней была великая сила, обреченная на вечные муки, и, возможно, в вихре его воспоминаний могла отыскаться ее собственная память. Она бы поглотила его, не раздумывая, если бы в янтарных глазах чернокнижника не промелькнула крупица узнавания. Часть чего-то, что заставило ее остановиться. – Что ты здесь делаешь, Аиша Фарлонг? Он сел на постели, разглядывая хранилище мертвых вокруг: грязные просевшие койки и тусклый свет лампад и свечей. Пятна крови предыдущих узников чернели на полу, устланном циновками. Здесь Нефрис оставила его умирать: печальная участь для всех, кто лишался в Тэйской академии самих себя. Тех самых, у кого по глупости или силой забирали души, отправляя их, подобные всего лишь легким разноцветным сферам, в огромное хранилище на верхнем этаже, которое охраняли заклинания и големы. Опустошенные тела обычно гнили и умирали здесь, в лазарете, где он проснулся. Библиотека из сотен чужих воспоминаний и жизней – наивных юношей и девиц, великих правителей и магов, искателей приключений и ученых. Их тел не осталось, но души, обреченные мучиться в опытах неумелых студентов, существовали до сих пор. Девушка, что когда-то победила Короля Теней, была будто застигнута врасплох его простым вопросом. Он не пробудил спящий разум от кошмара, но зазвенел колокольчиком в причудливом мире ее ужасов. В ее потускневших желтых глазах он увидел безумие, которого прежде не было. – Я собираю разбитые зеркала из утраченных миров и надежд. Я выдавила ему глаза, чтобы он больше не видел моих снов. Он помнил ее совсем другой. Когда в ней было больше жизни, и она не была так жалка, слаба и сломлена, как сейчас. В его воспоминаниях она все еще оставалась героем войны. Девчонкой, в чью грудь еще в млденчестве по глупому недоразумению и ошибке судьбы попал осколок серебряного меча Гит. Эта девочка была колдуньей, которая постоянно вздорила со своей ровесницей и горделиво держалась мага старше ее. Эта девочка была влюблена и держалась за свою любовь изо всех сил, что у нее еще оставались. Эта девочка смогла удержать расколотый серебряный клинок своей волей и смогла разрубить последнюю нить, которая связывала Короля Теней с миром смертных. Аммон Джерро всегда подозревал, что они взвалили на нее слишком много. Вероятно, что-то нарушилось в ней еще до того, как она оказалась проклята, а те, кто был с ней в Рашемене, оказались так же безумны, как она. Он не видел чудовища с голосами мертвых, но видел, как Аиша говорит с ним, точно сумасшедшая. Она смеялась и жестикулировала чему-то, чего не видел никто, и лишь раз ему померещилась огромная тварь: сгусток тьмы в лохмотьях с мертвенно-бледными голубыми огнями, что бесшумно парил над землей. Поначалу он думал, что ее можно спасти. Поначалу. До того, как они оказались на кладбище, где дремал позабытым кошмаром бывший бог мертвых Миркул. Он плавал в пространстве обломков скал, звездных вихрей, туманов и метеоритов, где блуждали потерянные путешественники между миров и беззвучно плыли города гитиянки. Но вместо того, чтобы оставить Миркула умирать дальше, вместо того, чтобы отомстить ему забытьем и вечным упокоением, как сделала бы Аиша Фарлонг, которую знал Аммон Джерро – женщина перед ним поглотила душу умирающего бога. Она тогда изменилась в лице. Она кричала и рвала на груди одежду, будто ее пытали, вливая в желудок раскаленное железо. Ее кожа иссыхала, руки как будто гнили на глазах, и ее тело, слишком истощенное проклятием, стало таким худым, что он видел, как кожа обтягивает челюсти и зубы. Он наблюдал за ее чудовищным перевоплощением, не смея мешать, когда тэйка, как две капли воды похожая на свою мать Нефрис, коснулась его руки. Когда-то он ее предал, и сейчас ей достало ума и силы не мстить ему. Сафия без второго имени от отца смотрела на него серьезно, и ее голос звучал едва слышно. – Уходи, Аммон Джерро. Уходи, или она убьет и тебя тоже. Ганн пытался найти во снах тех, кого она раньше звала «другими». Он мертв, и сны поглотили его. Уходи и найди их на земле. Дельце, о котором она писала Келгару, было едва ли не сложнее всего, во что Нишка ввязывалась за всю свою жизнь. Она никому не рассказывала об этом по-настоящему, кроме Офалы. Та, подумав, решила оказать ей, как она это называла, «магическую поддержку». Нишке хотелось поскорее закончить со всем этим. Война и ее отголоски держали их всех вместе цепкими крючьями, и все эти дела – оставшиеся и провисшие – оказались последней веревкой, которую они должны были разрубить, чтобы наконец-то зажить своими жизнями и прекратить вариться в котле, где судьба через многие годы раз за разом бросала их навстречу друг другу. Казалось чудовищно ироничной нелепостью, что она и Кара встречали до всего случившегося Касавира, Касавир помнил Аммона Джерро двадцать лет назад, Аммон Джерро знал Бишопа до лусканской войны, Бишоп встречал на дорогах Келгара, Келгар – Гробнара, а гном проходил несколько лет назад через Хайклифф и знал Шандру. Из общего круга выпадали только Аиша да гитзерай, которая исчезла так же, как и появилась. И Офала. Она никогда не путешествовала с ними, но была связана так же странно и неразрывно уже многие года. Она тоже знала некоторых из них. Она помнила ее и Касавира. Она слышала об Аммоне Джерро. Из всех долгов, что Нишка когда-либо возвращала в этой жизни, до сих пор за ее спиной оставался один, и сейчас она намеревалась от него избавиться раз и навсегда. – Почему ты – и его спасаешь? – голос волшебника звучит иронично, а пальцы лениво перебирают полосатую шерсть Джарала, когда Нишка скупает все зелья, которые только может найти – невидимости, ловкости, силы – все, что хоть сколько-то поможет ей в том, что она собирается сделать. – Я должна ему отплатить хотя бы за ту жизнь, которая у меня есть, – голос воровки звучит сердито, когда она разглядывает два – на вид совершенно одинаковых – пузырька. – Ты ничего не знаешь об этом, Сэнд. – У тебя есть совесть, мм? – кот недовольно высвобождается из-под руки Сэнда и с мягким стуком спрыгивает с прилавка. А волшебник щурит глаза и почти лениво изучает воровку. – Или ты вдруг решилась на бескорыстную помощь? – Пошел ты, Сэнд. Не твое же дело. – Нишка хмурится еще сильнее и раздраженно щелкает хвостом. – Ты сам хоть раз подвергал свою задницу риску не по просьбе Нивалля? Эльф лишь вздыхает в ответ на слова воровки и возводит взгляд к потолку. – Дорогая, я, в отличие от вас всех, стараюсь проблем избегать. Если кто-то пропал в Лускане, то ему уже не поможешь даже ты. Оставь паладина его судьбе. Нишка звенит склянками неожиданно громко. Красно-оранжевые глаза тифлинга смотрят на эльфа почти зло. Она рассержена, и в мягком лилово-перламутровом сиянии ламп волшебной лавки ее оживленное лицо выглядит взрослым и строгим. Лаковые рожки на лбу блестят. – Знаешь, Сэнд, я иногда не понимала, кто же из вас больший мудак – ты или Бишоп. Он хотя бы предупреждал. Когда-то, еще несколько лет назад, Касавир увел ее с промерзлых улиц, где лежали груды мертвецов, а люди ели чумных крыс и умирали от голода – или от чумы. Он увел ее туда, где была еда и безопасность, тепло и кров. Он не пытался навязать ей собственную веру в Тира, не пытался отдать в храмовый приют, но… он приглядывал за ней. Она была ловкой девочкой и уже в десять могла спрятаться от кого угодно и где угодно. Он позволил Офале взять ее под свое крыло в качестве самого незаметного и лучшего шпиона, а затем и вора. Она была бесценным помощником хозяйки «Лунной Маски». Он дал ей кое-что большее, чем она сама могла представить – надежду на будущее. Не самое благочестивое, не самое беззаботное, но он и никто другой увидел в девочке с рожками не отродье ада, а всего лишь еще одного потерявшегося и почти насмерть замерзшего ребенка, которому была нужна помощь. Она… черт возьми, она даже начала верить, что боги действительно существуют. К его чести, этим могли похвастаться на памяти Нишки немногие паладины и жрецы. Он никогда не говорил о том, что сделал, ни разу даже не упомянул об этом при всех остальных. Она все время ждала подвоха, которого так и не оказалось. И сейчас Нишка намеревалась отплатить ему тем же самым: еще одним шансом на жизнь. Воровка достала из куртки золотую монету Тиморы и поцеловала ее на удачу, а затем вернула обратно, слегка нервно коснувшись пальцами маленького кармашка. Ощущавшийся под пальцами рельеф монеты слегка ее успокоил. Ей пришла пора выдвигаться. Аиша медленно вела острием ножа по коже. Та раскрывалась почти безболезненно, как спелый гранат, выплескивающий алый сок. Смысла в ее действиях так же не было, и когда ее попытались остановить, она лишь наставила нож на Сафию и Ганна – и убралась прочь. На бесцветный теневой план, где на сцене театра гнили трупы и до сих пор стоял обагренный ее собственной кровью операционный стол. Аиша сидела на нем, почти нежно перебирая те инструменты, которыми кромсали ее грудь, и водила кончиками пальцев по дереву. Ей хотелось ощутить эту боль, чтобы очнуться от кошмара, но она не чувствовала ничего. Аиша смотрела на рану и тяжело шлепавшиеся на стол темно-алые капли, которые должны были засохнуть и смешаться со старыми потеками ее же крови. Ей казалось, что порезана не ее рука. Красный… алый… как цветы, как закат… как любовь. Красная женщина. Вот кого она должна убить. Вместе с памятью, не приносившей ничего, кроме боли. Когда гитзерай будто бы много веков назад говорила ей, что она встанет из пепла, словно птица-феникс, что она почувствует вкус свободы, что впервые после войны вздохнет полной грудью, и ей станет хорошо – все было глупостями. Ей не было хорошо. Не было ничего нового, ничего прекрасного. Она провалилась из тьмы в еще большую тьму и лежала в ней, давясь собственной же кровью. Любовь… Они столько твердят ей о любви, забывая, что ее единственная – погребена раз и навсегда. Она умерла в Мердэлейн. Они травят ее единственную огромную рану в душе. Хотя, что там – ее душа и так сейчас похожа на рану, и чем ближе та великая цель вернуть ее, тем отчетливее она слышит неспешную поступь смерти. Та дышит ей в лицо и щекочет языком кожу, будто любовница. Возможно, дух ее любви и витает где-то в забытье, но ее больше нет, сколько бы ни лгали видения. Когда Основательница оправдывается, что виной всему была любовь – она отвечает смертью за смерть, и это кажется ей единственно правильным. О нет, она отвечает даже худшим, чем смерть. Вопль боли, который тогда сотряс пожиравшего ее монстра, был похож на вибрацию. На страшный удар похоронного гонга, звон которого заставил дрожать все ее тело. Это кричал когда-то живой мужчина на самых дальних задворках твари внутри нее. Мужчина, которого проклял и лишил души Миркул. Мужчина, которого она заставила насытить собственную пустоту духом когда-то любимой женщины, ради спасения которой он понес это страшное наказание. Он бился и сопротивлялся, он орал в сумасшествии, будто ожив на краткое мгновение, и поглощенный дух Миркула, его божественная сила, убила в этой измученной обреченной душе последнее, что только могло остаться. Голод теперь принадлежал лишь одной Аише, и этот крик, эта боль, принесли ей облегчение. Столько силы, столько власти… Голод, кем бы он ни был, наконец-то подчинился ей. Она смогла его обуздать, и все остальное показалось неважным. Губы Сафии дрожат от злости. В карих глазах полыхают огненные искры гнева. – Ты никчемная, отвратительная, ужасная тварь! Все, что она делала, это было ради любви, а ты... ты ничто... ты просто голод... – И что с того? – голос Аиши звучит хрипло и не по-женски – словно все поглощенные ею преступники и убийцы, мертвые боги и твари Рашемена, пожирающие людей, прорываются из ее нутра и искажают слова. – Что с того? Она убила меня, – Аиша делает паузу. – О, даже не так. Ты убила меня. Сафия приходит в ярость, чувствуя себя так, будто из ее тела вырвали что-то очень важное. Ее нутро заполняет холод, и, зная обо всем, она понимает, почему. Ее мать, она сама, Основательница… и Лиенна, белая хозяйка театра «Вуаль». Все они были одной и той же Женщиной в Красном. Разбитая, раздробленная, так и не воссоединившаяся душа женщины, которую когда-то любил Акачи – любимый и верный жрец Миркула, пошедший против своего бога, когда его любовь оказалась обречена на муки в Стене Неверующих. Но остатков души Акачи больше не существовало, и Основательницы – тоже. Аиша отбивалась от магии Сафии и хохотала, как безумная. Она не могла объяснить, почему, но ирония совершенного ею зла кажется ей восхитительной и очень, очень смешной. Поверх тела старухи-Основательницы укладывается труп Сафии, и их души наконец-то обретают единение. А Аиша не чувствует ничего, кроме привычной агонии гниющей души, и сжимает в кулаке духи всех четверых, что могли бы пройти вместе с ней этот путь до конца. Она не замечает, как наблюдает за этой дракой Аммон Джерро и уходит прочь, в никуда. Она решается на сущее самоубийство – спуститься в Хранилище Миркула и пройти к богу смерти в полном одиночестве. Пройти и навсегда остаться там, где обитает Келемвор, потому что ей больше нечего делать в мире живых. Что же поделать, если даже смерть ее не приняла после всего, что она натворила. Все, чего она добилась – это лишь амулет, наполняющий ее такой силой и слабостью, что те кружат голову, как дурман и вино. Свет, исходящий от проклятых паладинов Келемвора, жжет ей глаза, но во тьме она чувствует себя безраздельно сильной. Поначалу в снах Мулсантира появилась новая нота. Она ворвалась на его поляну из снега и хвои далеким запахом моря, озоновым ароматом заклятий, горящих в пожарах роз, дымной страстью корицы и нотой яблок. На вкус в нем была сладость любви и горечь отчаяния, подсоленная едкими слезами – такими едкими, будто они копились веками. Это была Аиша Фарлонг, которую Ганнаев-из-Грез еще не знал. Ее сон отличался от снов девушек и женщин, которых посещали томные любовные видения или мутное болото обрывков их жизней. Ее сон был прекрасен и ужасен, как сказка, которая превращается в кошмар. Героическая баллада, прелестная песнь о спасении мира и уничтожении зла, которая оборачивалась погибшей любовью, страшной тьмой, свернувшейся у сердца, будто ядовитая змея, и расколотым на части разумом, способным стать большей пыткой, чем все мучения ада. В этих снах был человек, которого она любила. Сильный, красивый. Так она его помнила. Возможно, таким он и был. Были ее друзья, по которым она печалилась. Странные и непохожие друг на друга, как вереница обломков в калейдоскопе, они приходили и уходили, позволяя ему наблюдать за ними. Тогда он прятался в самых тайных закоулках ее снов. Он не знал, как горько пожалеет о своем знании и единственной попытке помочь Аише. Тюрьма была сырой и темной. Едва слышно, но назойливо капала вода и пищали крысы. В плотном мраке, густом и грязном, гнили чьи-то раны и кого-то донимала боль. Вонь нечистот, болезни и гноя пропитала даже камни. Низкие потолки, ошметки соломы и темнота, которую разгоняли лишь факелы возле засаленных столов, за которыми играли в карты стражники. Настоящий ад. Нишка пробиралась все ниже и с нарастающим отчаянием, выпив уже второе зелье невидимости, заглядывала в камеры одну за другой. Его тут не было. Она понимала, что узнает Касавира в любом состоянии, но ей не попадалось никого даже близко похожего. Были обезумевшие старики, глядящие в одну точку. Были полуголые грязные женщины, съежившиеся на соломенных подстилках. Были пустые камеры с засохшей кровью на камнях. Были молодые преступники, которых еще не успели сломать – они изрыгали проклятия и метались в камерах, как дикие звери. Но они ей были не нужны. Нишка бесшумно проскальзывала мимо охранников, выбирая моменты, когда отпирались двери между уровнями. Она стащила связку ключей, придерживая их на всякий случай, но пропажу пока не обнаружили. Оставлять за собой цепочку трупов было бы глупо, да и она всегда предпочитала более… изящные методы. За время войны она многому научилась. Магические ловушки после Мердэлейн казались детскими поделками, а стражники – слабаками и недоумками после теней и нежити, которые чуяли живую кровь, словно акулы. Посреди всего этого главной трудностью Нишке по-прежнему казалось не найти Касавира, а вытащить его отсюда. Она не слишком доверяла магии даже после победы Аиши над Королем Теней, и амулет, который дала ей Офала, по-прежнему казался всего лишь простой безделушкой. Полый кусочек сапфира с тонкой серебряной иглой на конце, которая должна была наполнить амулет кровью и активировать его. «Черти возьми, да где же он!» Она уже начинала бояться, что не найдет его. Тюрьма вгрызалась в землю на много ярусов вниз, и если ее не предали – Касавир должен был быть уже где-то близко. Страх нарастал в ней испариной на ладонях и учащающимся дыханием. Голова грозила стать легкой и пустой, будто сухая губка. Нишка взяла себя в руки и проскользнула в очередную дверь. Не впервой. Одна из камер здесь сильно отличалась от других. Из нее шел ослепительный, режущий глаза свет, белый и холодный. Ее зрачки рвануло болью после почти кромешной тьмы, и с непривычки Нишка даже зажмурилась, прикрыв лицо ладонью. Тифлинг прокралась мимо стражников, заглядывая внутрь освещенной камеры, и едва сдержалась от того, чтобы выругаться или зашипеть от возмущения. Она наконец-то нашла его. Живого в нем выдавало лишь болезненное хриплое дыхание. Он лежал, вытянув неестественно изогнутые руки, раздувшиеся и гротескно опухшие под грязной тканью остатков рубашки. Казалось, что вся кровь Касавира осталась на полу – засохшая черная лужа на ледяных камнях. Ей даже думать не хотелось, как и зачем его пытали. Перед Нишкой лежала лишь тень того паладина, которого она помнила, и ей оставалось только попросить Тимору, чтобы Касавир, по крайней мере, помнил если не ее, то себя. Часть 1 || Часть 2

@темы: невер

---

в порядке скуки разгребал скрины по Неверу, и нашел неплохие двух своих ГГ - Вэлин Лайтхэнд (Mysteries of Westgate) и Линдетт.
в фотошопе я работать совсем разучился

@темы: невер

---

Варнинг: графическое поедание персонажа, читаю я в шапке
...
...
...
Полез почитать ФБ2012, называется ХД
Хотя судя по пейрингу, не удивительно ХД

---

на тумблере замутили очень клевую маскарадную тему на персонажей Final Fantasy
тащу пачками.
порвите себе ленту, это очень красиво.
пост будет пополняться по мере появления новых графичек.

FFIV

Ридиа (FFIV)

FFVII

Клауд (FF VII)



Зак (FFVII)



Аэрис (FFVII)



Винсент (FFVII)



Ценг (FFVII)

FFVIII

Сквалл (FFVIII)



Риноа (FFVIII)

FFIX

Зидан (FFIX)



Гарнет (FFIX)

FFX

Рикку (FFX)



Лулу (FFX)

FFXII

Ваан (FFXII)



Пенело (FFXII)

FFXIII

Лайтнинг (FFXIII)



Фанг (FFXIII)



Ваниль (FFXIII)



Сноу (FFXIII)



Хоуп (FFXIII)



Сера (FFXIII)



Йааг сорри, я плохо читаю по-английски ХД (FFXIII)



Паддра (FFXIII)



Ноэль (FFXIII)



Люмина (FFXIII)

FFXV

Ноктис (FFXV)
подберите мои слюни, пожалуйста



Стелла (FFXV)



Промпто (FFXV)

Kingdom Hearts

Сора (Kingdom Hearts)



Рику (Kingdom Hearts)

@темы: моск уехал в Шизбург, воруй, убивай, качай левел и пальцы, Клауд, подбрось до Мидгара, до Лайфстрима и обратно

---

я такой человек, который живет и дышит ностальгией.
и вот, спустя почти ровно год я вернулся в то место, где обычно работал. не по трудовой книжке или договору, просто так, чисто ради себя.
да, я считаю написание БИ именно работой, где вместо зарплаты - чувство удовлетворенности своими достижениями.

так вот, черно-оранжевый суши-бар, мой любимый столик свободен, вайфай пашет, ворд открыт.
и в наушниках - the poet and the pendulum найтвишевский.
вот здесь я написал, помнится, главы со второй по седьмую, хотя часть седьмой писал в кофехаусе на новом арбате, а девятую главу - в шоколадке в новогиреево.
но в ниямке как-то получше. уже родное место)

ладно, поехали. у кого-то выходной, а у меня все равно - работа.

@темы: я, заметки на полях, графоманство-с, пальто Шерлока, пальто Блэка, монохромные дни

---

60 баксов стоит предзаказ Final Fantasy XV на амазоне. дат, естественно, никаких нет.
зарплата пришла сегодня. это знак, да?

@темы: моск утопал в селение скрытой Травы - пополнять запасы травы ХД, моск уехал в Шизбург, воруй, убивай, качай левел и пальцы, Клауд, подбрось до Мидгара