.расслабься, жизнь - это хаос (с)
Название: Без имен.
Автор: Вайр
Бета: The gray Cardinal
Пейринг: Саске\Итачи, Карин\Сакура, Наруто\Сакура, Наруто|Саске, Саске|Сакура, OMC, большое количество побочных персонажей
Рейтинг: R
Жанр: angst, AU (reality), deathfic, местами dark
Размер: макси. нехилый такой макси.
Дисклеймер: Забирай все, Киши-сан. Это твое.
Состояние: в процессе.
Саммари 1: Я был таким как ты. Я верил в человечество, газетным статьям, телесериалам, политикам и книгам по истории. Но наступил день, когда мир дал мне по морде, и у меня не осталось другого выбора, как принять его таким, какой он есть. Я был самой обычной пешкой и жил как пешка. До той самой ночи, когда в одночасье рухнула вся моя жизнь. © Fahrenheit
Саммари 2: «Даже если ты сможешь отомстить, что хорошего тебе это принесет? Все усилия, боль, деньги, кровь – ради чего? Кому от этого станет лучше? Уж точно не мертвецам, за которых мстят. Они сгниют в любом случае. И уж, конечно, не тем, кому мстят. Трупам все равно. А как же сами мстители? Они лучше спят по ночам или становятся счастливее, когда убивают врагов одного за другим, сея кровавые семена для сотни новых вендетт?..» (с) Джо Аберкромби, «Хладная месть».
Размещение: запрещено.
От автора: дебют в этом фэндоме.
Глава 1 - Хоук
Глава 2 - Карин
Глава 3 - Сакура
Глава 4 - Наруто
Глава 5 - Итачи
Глава 6 - Шаг назад, два вперед
Глава 7 - Токсичность, часть 1
Глава 7 - Токсичность, часть 2
Глава 7 - Токсичность, часть 3
Глава 8 - Когда рушатся плотины, часть 1
Глава 8 - Когда рушатся плотины, часть 2
Глава 8 - Когда рушатся плотины, часть 3 и 4
Глава 9 - Лжец! Убийца! Демон!
Глава 9 - Лжец! Убийца! Демон! часть 2Время убегало. Мало кто задумывался о быстротечности времени и красоте каждого мига, который мог стать последним.
Он об этом знал как нельзя лучше.
Аэропорты, вокзалы, электрички и разноцветные такси, толпы людей, у которых каждая секунда на счету, - это его подлинная стихия.
Билеты, паспорта, визы.
Путешествия автостопом.
Белые наушники, рюкзак с кучей разноцветных брелоков.
Мэттью Беллами надрывается, в своем фирменной манере английского фальцета, старательно выпевая каждую ноту.
Люди толпятся в проходе вагона, - сумки, чемоданы, саквояжи, дипломаты, в которых вещи, деньги, зубные щетки, оружие и тикающие механизмы.
Локальный апокалипсис. Микроскопический коллапс.
Дейдара один из первых спрыгивает на перрон, и вдыхает морозный воздух. пахнет гарью, дымом и жженой резиной.
Поезд отдыхает. Поезд идет спать.
Люди обходят Дейдару стороной, изредка оборачиваясь и бросая скользящие любопытные взгляды. Для него же люди - не больше, чем пешки и куски мяса, которые он кинет в мясорубку.
Он не торопился никуда, в отличие от них. Он любил опаздывать, только вот не к кому было.
Изо рта выходят облачка пара. Почти зима.
В наушниках надрывается расстроенный рояль.
Апокалипсис, пожалуйста. Так называется песня.
Залечь на дно и смешаться с толпой. Дейдара идет широкими шагами, на нем теплая спортивная куртка спокойного бежевого цвета, волосы собраны в непривычный низкий хвост. они поблескивают на проглядывающем солнце расплавленным золотом. Дейдара щурится и ныряет в подземку. У него при себе немного вещей, - лишь рюкзак за спиной.
Он и не задумывался, каким ветром его занесло в этот город - первый попавшийся билет был именно сюда. Как нельзя кстати - было необходимо сливаться, и подальше.
А ветер был западный.
Дейдара любил кидать своих нанимателей, когда дело начинало пахнуть жареной свининой.
По-моему, он случайно оставил в кабинете босса пару килограмм тротила. И случайно нажал на кнопку.
Тик-тик бум.
Дейдара терпеть не мог, когда его пытались кинуть на деньги. Настолько терпеть не мог, что готов был марать руки, как в старые добрые времена.
Так почему же нужно терпеть все это?
Он стоял в очереди за покупкой проездных билетов. Живая вереница условно таких, как он. За небольшим исключением.
В этом городе можно надолго зависнуть. Вдруг кто-нибудь вспомнит о старых связях, и ему подвернется что-то интересное.
Да, пожалуйста. Он готов.
Отели, мотели и хостелы. Подпольные клубы и заброшенные помещения складов. Все заказчики одинаковые.
Они часто принимали его за террориста, - о нет, они всегда были так неправы.
О нет. Он просто организатор. Гений своего дела. В двадцать с небольшим - и такие высоты, такой опыт и такой стаж.
Они часто принимали его за психопата, но они путали сумасшествие с эксцентричностью.
Глупая свинина.
Дейдара спускается по эскалатору - встречный поток воздуха треплет его волосы и открывает проколотые уши. Внизу гремят электрички, увозя тысячи людей в разные направления. Вероятность увидеть их еще раз практически равна нулю. это не он придумал, это Эйнштейн со своей теорией относительности, которая перевернула сознание людей в двадцатом веке, ввергнув их в пучины сомнений и хаоса.
Порядка не существует.
Осторожно, двери закрываются. Поезд центральной линии метро уходит в тоннель, похожий на бетонную трубу.
Дейдару охватывала несвойственная его подвижному сознанию ностальгия.
Пять лет прошло с тех пор, как он был в этом городе в последний раз. Дейдару гоняло, как осиновый лист на осеннем ветру, с запада на восток, с севера на юг, по всему миру, куда зашлют.
Маленький значок в виде красного облака поблескивает на вороте куртки.
Поезд тормозит посередине перегона. Как сразу меняется поведение людей! разговоры затихают, люди вытаскивают наушники из гнезда, захлопывают книги и откладывают газеты, достают телефоны, проверяют время и новости. На всех лицах, - красивых, уродливых, бледных и загорелых, похмельных, невыспавшихся и отдохнувших, - одна эмоция.
Затаенный страх и паника, бич мегаполиса. Во всем вагоне просто смердит волнением.
Поезд трогается, и кнопка паузы сменяется продолжением воспроизведения.
Платформа станции переполнена, а люди по другую сторону стекла торопливо проталкиваются к выходу.
Дейдара смотрит в окно, на эту безликую массу, смотрит, как люди выходят и заходят. Взгляд цепляется за незначительную деталь, заставляющую остолбенеть и снять наушники.
Он видит в толпе до боли знакомую яркую шевелюру.
Напарник? Здесь? Ну слава богу.
Он пытается протиснуться к выходу, но не успевает - двери уже закрылись, а Сасори исчезает из виду вместе со станцией.
Дейдара выругался. Бесполезно было даже окликать Акасуну - тот бы все равно не услышал, отрезанный от мира наушниками.
Дейдара улыбнулся. Раз Сасори здесь, значит, происходит что-то действительно интересное. И пока не пахнет жареным.
Наконец-то он сможет здесь задержаться.
Аэропорты и вокзалы подождут его, если не взорвутся все разом.
***
Шизуне вышла ответить на звонок, оставив дверь чуть приоткрытой. Сакура смотрела в этот проем, где, казалось, бурлила жизнь. А для нее время словно остановилось. Сакура ненавидела больницы - у нее были на это свои причины.
Она прокручивала в голове полученную от помощницы сенсея информацию, и у нее никак не укладывалось в голове, как она может победить завтра. Безусловно, ее ненависть к Сасори могла соперничать с любой подобной неприязнью, но он был не тем противником, которого можно победить на раз-два. Она помнила все его бои, она знала, как он двигается, она знала его тактику, - да черт побери, она знала все о нем!
Но Скорпи не дурак, и ради нее он перевернет все с ног на голову.
Сакура не признавалась себе в том, что ей страшно.
Сасори не будет ее щадить. Их ненависть была взаимной.
Но она должна справиться сама. Тут ей никто не поможет, и, откровенно говоря, она и не хотела никакой помощи.
Дверь вдруг распахнулась, врезавшись в стену с негромким стуком.
Молодой человек, - а на поверку он оказался совсем юным парнишкой, - влетел в палату. Его глаза горели судорожным блеском, он был бледен, и черные круги под глазами казались особенно пугающими в сочетании с рыже-красными, как кровь, волосами.
- Ты...ты...
Его грудь тяжело вздымалась, как после долгого бега.
От него не исходило опасности, - лишь отчаяние.
Чисто внешне он напомнил Сакуре о Сасори.
В дверном проеме стоял еще кто-то.
- Парень, ты дверью ошибся, - шикнула на него Сакура, внутренне собравшаяся, готовая выдернуть из руки капельницу и защититься, если понадобится.
Но паренек, которому на вид было лет пятнадцать, словно не слышал ее голоса. В ярких глазах блестели слезы. Он упал перед койкой на колени, схватив девушку за руку. Сакура попыталась отстраниться, - ладонь была ненормально горячей.
Он болен, - подумала она.
- Моя сестра... - сбивчиво прошептал парень, смотря на нее своими огромными измученными бессонницей глазами, - Темари...ты ее знаешь!
- Ты кто такой?
Стоящий в проеме человек хмыкнул, и Сакура перевела на него взгляд. Его внешность была абсолютно непримечательна, за исключением того, что его волосы были собраны в высокий зализанный хвост.
- Он ее брат, это и ежу понятно, - сказал он и удалился, закрыв за собой дверь. Взглядом он дал ей понять, что она может не беспокоиться.
Сакура приподнялась на подушках, не делая попыток вырвать свою руку.
- Как тебя зовут? Что случилось?
- Гаара, - тихо произнес парень.
- Блон...Темари твоя сестра?
- Была.
У Сакуры похолодело внутри.
- Что это значит?
Парень вскочил, и на его лице было столько злобы, что Сакуре захотелось ударить его.
- То и значит! - вспылил он, - ее убили, как и брата! Это все этот ублюдок, Скорпи!
Сакура нервно рассмеялась.
- Этого быть не может, - жестко произнесла она, - Он всего лишь боец за деньги, а не наемный убийца.
Она не верила в свои слова. Она пыталась скрыть свою жалость.
- Пожалуйста... - Гаара судорожно вцепился в ее руку, сжимая ее так, словно хотел переломать пальцы, - Я знаю, что это он. Я ничего не могу сделать, он отнял у меня всех. Я...один остался. Пожалуйста.
Он нестабилен, - крутилось в голове Сакуры. Этот парень на грани нервного срыва, или уже сорвался.
Он почти сошел с ума от своего горя. Его эмоции выходили из-под нормального контроля, делая опасным для общества и для себя самого.
Он смотрит ей в глаза. Сакуре не по себе от этого взгляда, - а уж пронять ее было сложно.
- Пообещай, что ты убьешь его, пожалуйста. Отомсти за Канкуро и...Темари.
А что, если это правда, и Скорпи виноват в этих двух смертях? И многих других? С него станется.
Сакура, ты не можешь обещать. Тебе бы вообще выжить завтра.
Нет. Обязательства с Майлзом Ховердейлом были слишком призрачны, а это...
Не надо.
- Я обещаю, - Сакура блекло улыбнулась и потрепала свободной рукой волосы парня, - а тебе лучше отдохнуть.
- Моя сестра всегда восхищалась тобой, - пробормотал Гаара, находясь словно не здесь, а в своем мирке, - Ты...не похожа на остальных.
Ты тоже. Ты псих.
Один в поле воин?
Парень с зализанным хвостом вновь появился - неизвестно откуда.
- Пойдем, - он тронул брата Темари за плечо.
Гаара подчинился, и, обернувшись на выходе, вымученно улыбнулся глазами.
Дверь захлопнулась.
- Сасори, ты мудак, - пробормотала Сакура в потолок.
Семья - это самое важное в жизни человека. Никто не имеет права лишать родственников из-за прихотей. Да, у Темари были свои грешки, но она не заслужила смерти.
Мотивация крепла с каждой секундой. Из-за этого Сакура чувствовала себя гораздо лучше.
Что ж, стоит попробовать, и, чем черт не шутит, - она сможет победить. Любой ценой, ради этого несчастного мальчика, который был всего на несколько лет младше нее.
***
Ино поприветствовала Итачи коротким взглядом, когда тот вошел, и начала собирать по столу необходимые документы.
Часы тикали.
Итачи, более известный ей под именем Ховердейла, - наблюдал за ее манипуляциями, засунув руки в карманы не по сезону легкого пальто. На его плечах и волосах таяли редкие снежинки, превращаясь в прозрачные капли воды.
Взгляд - холодный и равнодушный, как осенний ветер. Обычно в глубине таких взглядов прячутся личные трагедии, которые охраняются обладателем как зеница ока.
Ино на все эти таинственные флеры было плевать. Она получала чисто эстетическое наслаждение от присутствия Ховердейла – раз. Он отстегивал приличные деньги за услуги и молчание – два. И, конечно же, Яманака тешила свою самооценку, зная, что нарушила обещание Карин не звонить детективу – три.
Играть по своим правилам было очень приятно, даже несмотря на то, что в шахматной партии она всего лишь пешка.
- Все, - повысив тон голоса до более радостного, произнесла девушка, - я нашла нужную папку в картотеке, теперь можно идти к повелителю трупов.
Итачи равнодушно кивнул, словно одним своим присутствием он делал высочайшее одолжение всем инстанциям.
Ино прижала документы к себе и закрыла кабинет на ключ. Было обеденное время, и она не отказалась бы сходить куда-нибудь на ланч, вместо того чтобы спускаться к шефу на малоприятные процедуры.
Не везет так не везет.
Ино раздраженно заправила длинную челку за ухо.
Кажется, что ее шаги гремят на весь длинный коридор, а детектив следует за ней, словно безмолвный призрак.
Прямо, прямо, поворот налево, к лестнице, ведущей вниз. Какие-то проблемы с проводкой, лампа раздражающе мигает, будто требует к себе внимания. Так и было – но ей нужно было внимание электрика, а не рядовых сотрудников.
- Пришли, - констатировала факт девушка, запахивая халат поплотнее, - внизу чертовски холодно.
Она с усилием открывает тяжелую металлическую дверь, которая поддается с неприятным скрипом. В нос ударяет холодный специфический запах.
Они проходят в большое ярко освещенное помещение. Под ногами – девственно-белый идеальный кафель, шкафчики с инструментами и вещами, найденных у спящих вечным сном людей в выдвижных ящиках из нержавеющей стали. Простой стол, настольная лампа, стеллаж с книгами и громадный фикус. В горшочке.
На столе – массивная статуэтка, изображающая соколиную охоту. Если огреть человека такой хреновиной, по-другому это не назовешь, по затылку, то можно легко проломить череп.
Посередине прозекторской, конечно же, большой стол, накрытый сейчас простыней.
- Смерти раньше дождешься, чем тебя, - язвительно фыркнули из глубины комнаты, - Мама с папой не учили, что опаздывать нехорошо?
Слышался звук текущей воды.
Ино поджала губы.
- И вам добрый день, - ответила она, подходя к столу и нахально кидая документы с громким стуком.
Шеф, как всегда, был в прекрасном расположении духа, будто наглотался амфетаминов. Он стоял в нескольких шагах от них, словно возник из ниоткуда, и тщательно вытирал руки слепяще-белым полотенцем.
Коронер улыбнулся.
- Я смотрю, ищейка уже подоспела по горячим следам, - он приветственно кивнул Итачи, и был вознагражден легким прищуром глаз, - Оперативность - похвальное качество.
- Ваши отчеты на столе. Досье там же, поищите, - фыркнула Яманака, и, резко развернувшись на каблуках, собралась покинуть неприятное для себя место.
Мужчина – а на вид ему было около сорока, - властно остановил ее:
- Ты куда это собралась, милочка? Пить чай и ноготки подпиливать? – он тихо, мелодично рассмеялся, видимо, довольный своей шуткой, - Иди пни Конан, или сама этим займись и организуй нам два земляничных чая. Что-то здесь холодно сегодня.
На улице чаще надо бывать, скотина, - раздраженно подумала Ино, кивнув и выйдя из прозекторской.
Коронер широко ухмыльнулся:
- Как люблю я этот взгляд, прямо бальзам на душу. А ты садись, присаживайся на стульчик, - он указал на один из двух стульев около стола с документацией, - Эти курицы раньше чем через десять минут не вернутся. Тем более, если мне не изменяет память, у нас закончился земляничный чай.
Итачи тихо фыркнул, и, не снимая пальто, присел, закинув ногу на ногу. Он никуда не спешил.
- Как мама с папой? – поинтересовался коронер, собирая длинные темные волосы в хвост, чтобы не мешали, - Как маленький братишка?
Собеседник смерил его тяжелым взглядом.
- Избавь меня от своего специфического юмора.
Мадара цокнул языком.
- Ах-ах, а ты все такой же холодный, как айсберг, протаранивший «Титаник», - издевательски протянул он, перебирая папки, которые принесла Ино, - Будь я твоим папой, я бы давно отправил тебя к мозгоправу. Явно какие-то винтики недокрутили в твоей прелестной головке.
Итачи смерил его равнодушным уничтожающим взглядом, и Мадара примирительно поднял руки:
- Вот! – фыркнул он, - Что я говорил! Нормальный человек уже бы все высказал по этому поводу, а ты меня режешь без ножа.
- Ищи то, что нужно, и приступим к делу, - произнес Итачи, бросив короткий взгляд на наручные часы.
Мадара надул губы, как обиженный ребенок.
- Ты же меня знаешь, - притворно заныл он, роняя голову на кипу бумаг и кладя руки сверху, сложив кисти «домиком», - Я не могу без землянички, без нее слишком грустно и работать не хочется.
Итачи посмотрел на родственника, как на идиота.
Зазвонил телефон, стоящий на столе. Этот звук резонировал о стены и неприятно отдавался в барабанных перепонках.
- Ты такой же зануда, как и Фугаку, - скривился коронер и нажал кнопку громкой связи, - Так, я не понял, где наш чай?
- Не притворяйся, что ты не знал, что у нас нет земляничного, - резко огрызнулся телефон приятным прокуренным женским альтом.
- Ничего не знаю, - беззвучно смеясь, ответил Мадара, - Достань его где хочешь. А, да, и на аутопсию в качестве ассистента пришли Яманако, пока она не смылась с рабочего места.
- С какого? – удивились в трубке.
Мужчина вздохнул.
- Моя дорогая Конан как-тебя-там, - протянул он, растягивая гласные, - Синий цвет меня сегодня печалит. Жду чай. Две ложки сахара мне и три – господину Ховердейлу. Крепкой заварки. Адьос.
И нажал кнопку сброса вызова.
Повисло молчание, нарушаемое лишь неразборчивым бормотанием Мадары. Итачи наблюдал за ним, - краем глаза.
Дверь наконец открылась, и появилась Ино с двумя дымящимися чашками, от которых шел аромат ягод, парадоксальный и неуместный в данном месте.
- Не подавитесь, он горячий, - фыркнула она, обращаясь к шефу. В холодном свете ламп ее волосы были серебристыми.
Итачи грел руки о горячую чашку. Мадара не мог пропустить колкость мимо ушей:
- Ты, как всегда, блещешь этикетом, радость моя.
- Каждый день тренируюсь перед зеркалом, чтобы сразить вас наповал своим остроумием, - ответила девушка, скрестив руки на груди. Может, в этом было виновато освещение, но в ее глазах плавали льдинки.
Айсберг, протаранивший «Титаник», говорите?
Следующие несколько минут прошли в молчании. Для Мадары выпить чашку сладковато-приторного чая перед вскрытием было своеобразным ритуалом. К тому же, земляника неплохо перебивала запах формалина.
- Что ж, - надев перчатки, обратился Мадара к присутствующим, то есть к изящно сидящему детективу и напряженной от холода ассистентке, - Теперь можно начинать.
Итачи достал телефон с выдвижной клавиатурой – делать записи. Мадара подошел к столу, и откинул ткань. Ино, выполняя обязанности ассистента, принесла зловеще блестящие, как в дешевых ужастиках, инструменты.
Формалином, казалось, запахло сильнее.
Итачи безэмоциональным взглядом скользнул по мертвому телу Темари. Странное ощущение.
Труп – это не человек, лишь предмет, лишь вещественное доказательство, важная улика или квест. Нельзя все это воспринимать по-другому.
Ино, чьи шаги гулко отдавались в помещении, взяла в руку папку-досье и открыла ее. Мадара взял в руки скальпель и сделал первый Y-образный надрез, чтобы увидеть грудную клетку и область брюшной полости.
- Двадцать четыре года, Темари…господи, ну и фамилия, - прищурилась Ино, - рост блабла, вес блабла, татуировок нет, четыре шрама: на левой лодыжке, поперек вен на правом запястье, на правом плече и на внутренней стороне левой ладони.
- Да какая разница, - фыркнул Мадара, не отрываясь от дела, - ей уже все равно. Официальная причина смерти?
- Остановка сердца, инфаркт, - монотонно прочитала Ино.
Мадара удивленно приподнял брови. В его глазах, - таких же темных, как у Итачи, - промелькнуло любопытство.
Естественно, он знал об официальной причине смерти, - подумалось Итачи.
- Да лааааадно, - протянул Мадара в своей любимой ироничной манере, - Что-то мне не верится. Давай посмотрим сердечко, дорогая.
Ино сглотнула. Она ненавидела аутопсию еще со студенческой скамьи.
Удаление грудной клетки и извлечение сердца – к этому нельзя привыкнуть.
- Интереснее сердца только мозг, - беззаботно бормотал Мадара, словно был на показательном вскрытии, - Есть у меня один знакомый, в Нью-Йорке работает. Попался ему однажды интересный труп, и даже не один, в разные годы, правда…вроде все просто, три ножевых ранения, скончался от полученных ран. Как бы не так!
Коронер хохотнул. В его руках был неприятного вида инструмент, похожий на циркулярную пилу.
- Три магистральных артерии, ведущие к сердцу, были перерезаны тремя точными ударами. Даже хирург с двадцатилетним стажем так не смог бы. А труп с перерезанными артериями был не один.
- Что за дело? – спросил Итачи.
- О, ты не знаешь? – удивился Мадара, на секунду оторвавшись от распиливания. Похоже, только он получал наслаждение от неприятного и страшного звука, - В свое время оно много шуму наделало, это дело Лукаса Кейна. Он троих успел убить, пока полиция весь Нью-Йорк прочесывала. Много бредовых баек насочиняли по этому поводу, но это же американцы, которые придумали Человека-Паука.
- Его поймали?
Мадара усмехнулся, и уголки его тонких губ поползли вверх.
- Человека-Паука или Лукаса Кейна? Конечно, поймали, о чем ты говоришь, мальчик мой. Он сбросился вниз с заброшенных русских горок в парке аттракционов. Вместе со своей бывшей девушкой. В этом есть какое-то очарование, не правда?
- Ничего тут нет, - буркнула Ино, - Парень просто спятил.
Мадара повернул к ней голову.
- С какой стороны посмотреть, дорогуша. После его смерти пропала и следователь, которая вела это дело, мисс Карла Валенти. Мертвой ее так и не нашли, - Мадара сделал паузу, и отложил инструмент, чье лезвие было в крови, - О. А вот и наше сердечко. Как оно себя чувствовало в последние секунды жизни, хм?
Ино чуть скривилась и немного побледнела. Она так и не могла до конца привыкнуть ко…ко всему этому. Ну не ее это, не ее.
Коронер замолчал, а пальцы молодого детектива замерли над клавиатурой. Мадара склонился над разрезанным куском мяса, что когда-то было живым человеком. В его руках были новые инструменты – для извлечения органов.
Ино отвела взгляд.
- Интересное кино, - фыркнул Мадара, держа в своих руках мертвое сердце. Окровавленные инструменты плавали в растворе, окрашивая бесцветную жидкость в розово-лиловый цвет, - Идите сюда, оба. Вот что ты видишь, цыпа?
Он обращался к Ино, прекрасно понимая, что эта процедура не доставляет ей никакого удовольствия.
- Сердце.
- Нет, блин, печень! – рассердился коронер, - Это похоже на нездоровое сердце?
Итачи нахмурился.
- Сердце выглядит абсолютно нормальным, - произнес он.
- Теперь я вижу, у кого было «отлично» по судебной медицине, - одобрительно фыркнул Мадара, переведя тяжелый взгляд на девушку, - Видишь, дорогуша, никакой это не инфаркт! Это сердечко билось, и собиралось биться еще долго, - он демонстративно потыкал орган длинным пальцем, - Но ему помогли остановиться.
- Я говорила вам об образце, который получила сегодня. Он мог вызвать остановку сердца.
- Или это чудесный яд, не вызывающий никаких признаков отравления, - ухмыльнулся Мадара, - где-то это уже было… Так, милочка, поднимаешь наше сонное царство, займемся этой дамочкой поплотнее. Я исследую кусочек, результаты и фотографии передам тебе. Также пришли кого-нибудь, нужны будут дополнительные анализы. Если это все-таки убийство, значит, жить не так уж и скучно.
Мужчина поместил сердце в специальный контейнер. Раздался тихий, неприятный звук.
- А, да, и еще, - обратился он к ассистентке, - протокол будет на тебе.
Ино сокрушенно вздохнула, словно ей прочитали смертный приговор. Забрав какие-то бумаги, она поспешила удалиться из прозекторской.
Мадара и Итачи остались вдвоем, в полнейшей удручающей тишине. Было слышно, как работают лампы. Коронер аккуратно зашив разрезы, привел труп в порядок и жестом предложил Итачи выйти.
Учиха был не против.
- Знаешь, я тебе скажу, неофициально, конечно же, - проговорил Мадара на лестничной клетке, ведущую в другую часть комплекса.
- Что ты знаешь?
Коронер достал из кармана пачку вишневых сигарилл и с наслаждением закурил, оперевшись о перила.
- Это не первый случай именно такой смерти. Эту красавицу траванули, скинули на обочину, как и нескольких до нее – они все прошли через мой стол. Я думаю, ты знаешь, кому это может быть нужно. И еще. Некая Карин принесла сегодня утром интересный экземпляр. Я не удивлюсь, если остатки этой хрени найдутся в тканях сердца. Все. И не порть мою репутацию, - ты мне по гроб жизни должен.
Итачи тихо фыркнул, и его губы скривились так же, как и губы Мадары. Семейное сходство было очевидно.
- Спасибо, дядя.
Сводный брат Фугаку фальшиво улыбнулся, словно съел что-то кислое:
- Забей. Так как там маленький Саске? На тортик к дяде не собираетесь?..
Младший Учиха был в нескольких кварталах от них.
***
С оглушительным визгом проехавший мотоциклист вырвал Саске из его мыслей. Он меланхолично проводил одиноко едущую по трассе фигуру и остановился около перил моста, по которому шел.
Наверно, этот мост был его любимым местом в городе. Когда-то. Не сейчас, но в прошлой жизни.
Снег чуть припорошил чугунные перила, не отличающиеся особыми архитектурными изысками, и Саске резким движением разметал его.
Здесь особенно сильно ощущался ветер, его дыхание было влажным и морозным: под мостом протекало стальное течение реки, захватывающая дух своим размахом. Ветер треплет волосы и опаляет кожу, и именно здесь, на маленьком парапете, на маленьком островке одиночества посреди бурлящего потока цивилизации, Саске почувствовал себя чуточку лучше. Он смотрел на воду, еще не скованную льдом, смотрел, как на движущейся поверхности отражаются обрывки облаков, смотрел на одиноких птиц, - чем-то похожих на него.
Прекрасное место, чтобы собственноручно прервать свою жизнь.
Снег падал редкими крупными хлопьями, навевая ассоциации о маленьком американском городке с горящими подземными угольными шахтами. Красивая аллегория на то, что весь мир сидит на пороховой бочке, но в какой момент она решит рвануть – никто не знает.
Саске никогда не интересовали судьбы мира сего, - ему было откровенно плевать даже тогда, когда его мир состоял из счастливой семьи и лучшего друга.
Он оперся о перила и закурил. Снегопад, казалось, хотел аккуратно стереть его с белого полотна, - случайное черное пятно на чистом холсте.
В своем одиночестве он был не один.
Рядом с Саске стоял тот самый мотоциклист, который отвлек его от мыслей. Такое же чернильное пятно на бумаге, как и Саске, похожий на него, как родной брат.
Вот только не нужно сейчас вспоминать родственников, ведь так? Как там было у Чака Паланика?..
Семья тебя всегда поимеет, - писал он.
Знакомый незнакомец был чуть выше него, в черных джинсах и такого же цвета кожаной куртке. Молчаливый и статный, с чуть отросшими волосами цвета агата и серыми глазами на аристократично-бледном лице.
Они не смотрели друг на друга, не бросали любопытных взглядов. Просто молча курили, смотря куда-то вдаль. Синий «Винстон» и неизвестная марка сигарет, чей дым пахнет черносливом.
Две разные истории, столкнувшиеся в одно время в одном месте.
Старший брат и младший брат.
- Все рисуешь? – спрашивает Саске. Ветер подхватывает вопрос и уносит их туда, куда только ему известно.
Он чувствует, что Риус улыбается, и не хочет видеть этой улыбки, - в ней слишком много горечи.
- Жизнь слишком коротка, чтобы пытаться запечатлеть ее на мертвой бумаге, - отвечает он. У него приятный тембр голоса, который напоминает об Итачи.
Нет, - одергивает Саске себя, успокаивая колыхнувшиеся эмоции. Его брат умер шесть лет назад, остался лишь убийца с его лицом.
- Раньше ты так не думал.
Риус пожимает плечами.
- Люди меняются, и скоро настанет твоя очередь. Не бойся этого.
Саске хочет ответить, - несомненно, что-то резкое и язвительное, - но обрывает себя на полуслове, понимая, что бывший сосед прав. Где-то в глубине своих мыслей Учиха осознает, что никогда не станет прежним человеком, - слишком много воды утекло, слишком много времени потрачено, чтобы пытаться вернуться в прошлое.
Возможно, завтра он будет другим.
Риус докуривает сигарету и ловким, привычным щелчком бледных длинных пальцев отправляет ее в воду. Ветер чуть касается его волос.
- Прощай.
Он не дожидается, пока Саске ему ответит, - просто уходит в сторону припаркованного мотоцикла, позволяя смотреть себе вслед. Молодой человек дожидается, пока Риус уедет, исчезнет из его поля зрения, и направляется в ту же сторону, но к другому повороту.
Ветер стал единственным молчаливым свидетелем их разговора, но он, как лучший друг, не раскроет их тайны, - художника-мотоциклиста и парнишки с двумя именами.
***
You tear me down and then you pick me up
You take it all and still it’s not enough
You try to tell me you can heal me
But I’m still bleeding and you’ll be
The death of me!
How can you end my affliction
If you’re the sickness and I’m the cure?
Too long I’ve faked this addiction
Another sacrifice to make us pure
Ты разрываешь меня в клочья, а затем подбираешь,
Ты берешь все, и все же этого недостаточно.
Ты пытаешься сказать мне, что можешь исцелить,
Но я все еще в крови, и ты будешь
Причиной моей смерти!
Как ты можешь прекратить мои несчастья,
Если болезнь - это ты, а лечение - я?
Слишком долго я симулировал это пристрастие -
Это ещё одна жертва, чтобы нам очиститься...[/size]
Red - Death of Me
[size=10]
Итачи вернулся намного позже того, как на ненастный город опустились милосердные серо-черные полотна сумерек, обхватывая своими объятиями не только магистрали, дома и мосты, но и одиноких прохожих, засидевшихся на работе или с друзьями.
Дом – а для него место, где обитает не-Саске, и впрямь стало домом, - встретил его теплым дыханием и мягким, неровным светом настольных и настенных ламп. С кухни доносились тихие, приятные звуки стука пальцев по клавишам. В этом они с братом похожи – трудоголики до мозга костей.
Хоук поприветствовал его коротким взглядом, даже не отрываясь от написания какой-то статьи, - и вновь опустил глаза к экрану.
- Привет, - разрывает тяжелое течение непривычной в обществе Хоука тишины Итачи, садясь напротив брата и бросая взгляд на родное лицо. Из-за искусственного света лэптопа оно кажется лицом утопленника, - синевато-бледное, с резкими тенями под очень темными глазами.
Хоук останавливает свою работу, - пальцы, которым когда-то более привычно было держать скрипку, резко замирают над клавиатурой, - и смотрит на Итачи так, словно видит в первый раз. Он нахмурился, - между линией бровей залегла тонкая, но глубокая складочка. Он ничего не говорит, - просто смотрит ему в глаза несколько секунд, а потом усмехается, расслабленно откинувшись на спинку стула.
- Ну привет, - лениво произносит он в своей привычной манере, - Ты сегодня поздно.
Такой Хоук больше не интересует Итачи, и он отводит взгляд, ощущая, как пропасть между ними, и так огромная и бездонная, возросла еще в десятки раз.
В отдельные моменты Хоук был очень похож на Саске, иногда в нем проскальзывало то, что Итачи знал всю жизнь, намеренно или случайно. Но когда Коннор надевал эту циничную маску, то становился совершенно чужим человеком.
- Кофе будешь?
- Да, пожалуй. Покрепче, без корицы, сахара и прочей дребедени.
Итачи хочется усмехнуться. Иногда Хоук ведет себя, как заправская бизнесвумен.
Пока он готовит кофе, привычными, доведенными до автоматизма движениями, он замечает, что в квартире чудовищно холодно. Как Хоук этого не заметил? Учиха поворачивает голову. Все окна распахнуты настежь, но занавешены, сквозняк, по-зимнему прохладный, гуляет по полу, осматривая свои новые владения.
Хоука это, казалось, не особо интересовало, хотя на нем была очень тонкая рубашка стального цвета. Он непривычно молчалив, и это неясно тревожит детектива, даря чувство неосознанной опасности.
Где, откуда, как – не известно.
Он ставит одну дымящуюся чашку рядом со своим соседом, другую – держит в руках, грея ладони. Взгляд падает на стол, и Итачи испытывает легкое удивление от того, что он видит.
Стеклянная пепельница пуста. Не валяется ни зажигалки, ни пачки сигарет.
Что-то изменилось. С Хоуком что-то не так.
Его брат усмехается, чуть криво, закрывает лэптоп и откладывает его на край стола. К кофе он пока не притронулся, - от простой белой чашки идет пар, распространяя горьковато-пряный аромат.
Хоук достает из кармана сигареты и закуривает. Кофе и чернослив, неправильное, парадоксальное сочетание несочетаемого. Как и он сам.
Лицо Коннора непроницаемо, будто он о чем-то сосредоточенно думает, не подавая виду. Итачи замечает, замечает очень явно, как лицо братишки осунулось, словно тот не спал нормально пару дней. Волосы растрепаны, делая его похожим на Саске, которого Итачи знал, а в глазах мерцает лихорадочный, больной блеск.
Хоук делает пару глубоких затяжек, щелчком стряхивает серый пепел в пепельницу.
- Какие новости с полей? – интересуется он.
Услышав этот вопрос, Итачи понимает, что это совершенно не то, что хотел узнать не-брат. Он что-то скрывал, и это что-то было очень важным.
- Все решится завтра, - пожимает плечами он.
- А если Сакура провалит бой?
Итачи делает глоток своего чуть сладковатого, не такого, как у Хоука, кофе, и пожимает плечами:
- Она не проиграет, иначе бы я ее не выбрал.
- Иначе бы я не решил ее использовать, ты хотел сказать, - Хоук холодно усмехнулся, смотря ему прямо в глаза. Зрачки расширены из-за полутьмы.
Итачи чуть нахмурился, анализируя этот резкий, но уже привычный выпад в свою сторону.
- Не могу отрицать.
- Естественно, - мотнул головой парень, резко душа сигарету в пепельнице.
«Все меняется, и ты тоже».
Кто ты – Джокер, Король или Дама?
Не знаешь?
Что ты предпримешь, когда узнаешь, что я – Джокер этой истории?
Молчание затягивалось, но они оба не замечали этого. Всегда так было, есть и будет, - им не нужны слова, чтобы понять друг друга. Глаза в глаза.
Кофе остывает.
Приятное ощущение нагретого металла за спиной. В какую сторону повернется рулетка? По или против часовой?
«Ты не должен бояться этого».
Что ты скажешь, если узнаешь, что я – Король?..
- Ты хочешь что-то спросить, - задумчиво произносит Итачи, сцепляя пальцы перед собой в замок, - Спрашивай.
Гильотина ждет своего поэта.
Сердце ускоряет свой ход, гонит кровь по телу быстрее, - как будто так и нужно.
Растоптать, уничтожить, убить, твою мать.
Хоук так и не притронулся к кофе, и эта ненавязчивая деталь не ускользнула от взора Итачи.
Поболтай со мной, приговоренный к смерти. Поговори со своим черно-белым Джокером с двумя лицами.
Я хочу еще немного поиграть, родной и ненавистный. Я хочу увидеть удивление на твоем лице. Я хочу отыграть свою темную и последнюю пьесу, сырую и с не проработанными характерами, под скрипки Вивальди и какофонию голосов, которые сведут зрителя с ума.
Ты слышишь среди них голоса мамы и папы?..
Игры и приключения когда-нибудь заканчиваются бездарным финалом вроде «все умерли, но все счастливы в загробном мире».
Я хочу быть твоим палачом и купить прогулку по аду в один конец.
Саске опускает свою живую маску Хоука до уровня глаз, лишь мельком, лишь частично, призрачно показывая свое истинное лицо. Он должен почувствовать, на уровне глаз, на уровне инстинктов и острой интуиции. Логика тут не поможет. Она бессильна против него.
Я достиг уже всего, чего мог достичь. Я не хочу возвращаться и поворачивать назад. У каждого свой долгий путь домой, у любого блудного сына, у любого потерявшегося брата, а моя тропинка затерялась где-то среди лабиринтов тупиков.
Я не такой, как все.
- Какие-то проблемы? – спрашивает Итачи, чуть-чуть приподняв бровь. Его голос спокоен, как и всегда, - ровный и мягкий тембр без признаков каких-либо эмоций.
«Ты следующий».
- Не хочешь говорить, ну и не нужно.
Итачи с негромким звуком ставит чашку на стол, - на дне осталось совсем немного кофе. Он встает, ослабляя одной рукой узел галстука. Он поворачивается, чтобы уйти, - он так устал, черт побери, после Тсунаде, после морга в компании Мадары, от постоянной лжи по отношению Саске…
Привет. Как ты? Какого черта ты делаешь?
Пусть думает что хочет. На Хоука ему почти плевать.
Чувство опасности не уходит.
Он пробегается пальцами по лакированной, гладкой спинке стула и собирается уходить. Его слегка пошатывает от слабости, - болен, он болен. Жаль, что не смертельно.
Все бы закончилось быстро. Никто бы даже не обратил внимания.
Резкий порыв ветра коснулся его скулы, - холодный, колючий поцелуй. Тикают часы, медленно, очень медленно, отсчитывая ленивый пульс уставшего сердца.
Тук-тук. Тук.
Все произошло слишком быстро, чтобы Итачи успел сообразить, что происходит, - иначе все было бы по-другому, он готов ручаться за это. Резкий, грубый толчок, - через ткань рубашки он чувствует ледяные пальцы, и шершавую поверхность стены, которая способна болезненно оцарапать и изувечить – зависит от силы желания, от силы ненависти и от силы удара. Ему заламывают руки и разворачивают лицом, прижимая спиной к злополучной стене, - у него даже нет сил сопротивляться, - да он и не смог бы.
Щелчок стальных браслетов, - слишком громкий для этой давящей, как на глубине безмолвного океана, тишины, - немного отрезвляет его.
Все заново.
Все повторяется заново.
Вы арестованы по подозрению в убийстве Микото и Фугаку Учиха. Вы имеете право хранить молчание, все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде.
Щелчок наручников.
Мой брат. Учиха Саске. Найдите его, он сбежал.
- Ну здравствуй, братишка, - с ненавистью произносят рядом, совсем рядом, - Итачи может даже чувствовать дыхание Саске. Его ненависть ощутима, она идет от него тяжелыми пьянящими волнами, - как он скрывал, как он умело держал в себе все это?
Маски сброшены, Джокер становится Королем с искаженным красивым лицом узурпатора. Его пальцы - как лапы хищной птицы, как колючая проволока под электрическим напряжением, как тонкая удавка. Трудно дышать.
Наручники режут тонкую кожу запястий, словно затупленные лезвия.
Попался. Наивный, доверчивый старший брат.
Он видит лицо Саске – наконец-то он взглянул на него настоящего. Он может читать его, как открытую книгу, но он не хочет этого видеть, не хочет смотреть в его глаза, в которых одна лишь пустая, страшная, засасывающая, уничтожающая тьма.
Ты вырос.
Саске встряхивает его за плечи и прижимает к стене еще раз, больно прикладывая о нее затылком, вырывая с губ Итачи хриплый вдох. Саске улыбается – лживо, мстительно, ужасно и страшно, - и говорит:
- У меня нет никаких проблем, за исключением того, что у меня есть одно незаконченное дело.
Итачи смотрит в его глаза, и ему кажется, что земля ушла из-под ног, мир потерял свои краски, окрасившись оттенками черного. Атомная зима, и вокруг – лишь грязный пепел, парящий в неизвестном Ничто. Он летит в пропасть вниз головой, даже не попрощавшись с этим миром. В горле пересохло, на языке – лишь привкус кофейной горечи, а не слов.
- Ты хочешь, чтобы я тебе что-то ответил? – интересуется Итачи севшим голосом. Он чувствует, как под большим пальцем Саске бьется его сонная артерия, - истерично, панически, предательски.
Ведь ты тоже предатель.
Саске поджимает бледные, обветренные губы, их уголки опущены вниз, выражая презрение.
- Нет, – отвечает он, - Я хочу сыграть с тобой.
Его голос не дрожит. Он пробирает до дрожи.
Он достает откуда-то сзади, из-за пояса низко сидящих джинс револьвер старого образца, с крутящимся цилиндром-барабаном. Итачи вскользь отмечает девятимиллиметровый калибр.
Неужели вот так просто? Он прострелит ему голову, и на этом все закончится, и Саске не узнает…
Нет. Нет-нет-нет-нет-нет. Он должен узнать.
Дай отсрочку, дай сутки, дай ночь. Слишком рано, слишком поздно.
Фатальная ошибка в программном коде.
Саске изучает его лицо, хищно, зло, чуть прикрыв глаза и смотря на него сверху. Демон, лжец, ты же не станешь убийцей?
Ты безобразно прекрасен в своей ненависти, мститель.
Как с тобой много проблем.
Револьвер чуть поблескивает в темноте. Этот блеск отдается в глазах Саске, смешиваясь с точащей болезнью-злостью, - холодной и страшной.
Как острие клинка.
Ты слишком спокоен. Тебя же должно разрывать от ненависти, выворачивать наизнанку, заставлять ругаться и биться в истерике, осыпая все проклятиями и ругательствами.
- Одна пуля, - произносит младший брат, все так же смотря на него, все так же сжимая его горло. Они знают слабости друг друга, они же выросли вместе.
Нехватка воздуха. Самое страшное для них обоих.
- Но ты же не знаешь, повезет тебе или нет.
Не важно, кто произнес эту фразу, - они думали об одном и том же.
Эта связь между ними, связь между родными братьями, понимающих друг друга с полуслова, никуда не делась.
Глаза в глаза.
Порвать ее, сжечь единственный мост через пропасть? Ну, тогда умрут они оба. Ведь они так этого страстно желают.
Саске умело обращается с оружием, одной рукой, не выпуская Итачи из цепкой хватки, он выдвигает барабан из обычного положения и крутит его.
Рулетка понеслась по часовой.
Двойной зеро?
Делайте ставки, крупье сегодня в настроении. Берите свои бокалы с мартини, джин-тоником, виски и шампанским. Можете смешать все вместе.
Барабан крутится и останавливается. Саске захлопывает его с характерным щелчком.
- Ты долго думал над этим, - фыркает Итачи, пытаясь отстраниться от прислоненного к виску дула.
Саске ухмыляется – и в этой ухмылке нет ни тени Хоука.
Итачи может его ударить, он знает это. Он может вывернуться, выбраться из захвата, освободиться от вязкого удушья, избежать нелепой, глупой смерти. Саске словно читает его мысли, шипя ему на ухо:
- Даже не думай, - и от этого горячего, жарко-леденящего шепота хочется умереть. Прямо сейчас. От его руки.
Он чувствует сильный удар, - Саске ударил его в солнечное сплетение, так, что потемнело перед глазами и закружилась голова. Боль пришла потом, когда пришло осознание того, что его ударил самый дорогой человек, который у него когда-либо был.
Самый дорогой человек хочет его убить. Самый дорогой человек его ненавидит. Самый дорогой человек расчетливо, хладнокровно взрастил в себе все это, воспитал, доведя до совершенства, до недостижимого идеала. И пусть Дидро подавится своими словами. Пусть они застрянут в его мертвом теле, в его истлевшей и развалившейся в прах глотке.
Совершенству есть предел.
Его Саске умер и возродился заново, как птица Феникс.
- Я даже не буду прощаться с тобой. Мы встретимся в аду, - пальцы Саске ложатся на курок, уверенно и привычно.
Секунда, две. Тик-тик.
Ты же не убивал до этого. Скажи мне, ты не убивал до этого?
Мы не увидимся с тобой больше. Мы попадем на разные круги нашего персонального ада.
Три. Четыре. Так-тик.
Я…
Пять. Бэнг! Тик.
Саске нажимает на курок, и Итачи инстинктивно дернулся.
Шесть.
Ничего не произошло. Щелчок эхом отдается в барабанных перепонках, а сердце сошло с ума от мечты прорвать грудную клетку сквозь плоть и арки ребер.
Семь. Тук-тук.
Зеро. Ноль.
- Джекпот, - протягивает Саске, и эти интонации похожи на голос психопата, которого, наконец, отвлекли от скучного сидения в смирительной рубашке. Безумие плещется в его глазах, безумие искажает его губы.
Восемь. Вы уверены, что хотите продолжать?
Итачи видит, что Саске отвлекся, - на чертову секунду отвлекся, - упиваясь своим господствующим положением, и этого хватает, чтобы пнуть его, заставляя отшатнуться на шаг, и вырваться, и глубоко вдохнуть, - воздух опьяняет клетки мозга до черных мушек перед глазами, - отбежать на пару шагов, извернуться в наручниках, вывернуть руки, чтобы они были спереди, - мышцы болезненно сводит, но боль сейчас нужна, чтобы справиться с оцепенением, чтобы отрезвить мысли.
Недооцениваешь противника. Что будешь делать дальше?
Саске шипит сквозь зубы и отбрасывает пистолет в сторону, - слишком далеко, чтобы Итачи мог до него добраться. Оружие с глухим звуком падает на паркет, оно только успело коснуться пола, а брат уже перед ним, - Итачи едва успел среагировать, чтобы увернуться от удара.
Никакой романтики. Никакой жалости.
Младший братишка прерывисто дышит, - его дыхание сбилось, и Итачи готов поклясться, что слышит стук его сердца. Так близко, так невыносимо рядом.
Никакого соблазна.
- Ты ответишь за все, что натворил и разрушил.
Голос Саске начинает терять свою холодность, уступая место более сильным эмоциям, разрушающих изнутри, сжигающих его душу до черного пепла.
Прохладный воздух гуляет между ними, хотя они совсем рядом, совсем близко.
- Я не убивал их.
Эти слова хлестнули по Саске раскаленным кнутом, его лицо перекашивается от злости, - и Итачи с ужасом осознает, что это уже не его брат, - это чудовище. Это чудовище хватает его за подбородок, больно сжимая кожу, заставляет смотреть себе в глаза и не отводить взгляд.
- Бесполезно лгать мне, - цедит не-брат, практически не разжимая губ, - ты по всем статьям виновен.
И за то, что посмел прикоснуться, тоже. Осквернил, растоптал, испоганил.
Саске резко подается вперед и прижимается губами к губам Итачи. Поцелуй-издевка, поцелуй-месть-за-все. Его губы горячие, сухие и шершавые, чуть горьковатые от табака, яростные и настойчивые. Они не пытаются доставить удовольствие, они убивают и уничтожают, берут то, что им нужно. Итачи пытается отстраниться, плотно сжимает губы, но Саске не дает ему этого сделать, - больно хватает его за затылок, за волосы, грубо тянет вниз, - и Учиха чуть запрокидывает шею. Саске кусает его губы, - до крови, заставляя разжать их, заставляя впустить себя, позволяя углубить поцелуй.
Металлический привкус крови во рту.
Что ты делаешь?
Саске придвигается ближе, опаляя и сжигая своими грубыми прикосновениями. Кожа горит от его горячих рук, а от иссушающего, жадно-грубого поцелуя плавятся и растекаются легкие.
Огонь повсюду.
Саске резко отрывается от него, так же резко, как и поцеловал, и секунду смотрит в широко распахнутые глаза брата. Зрачки расширились от резкого притока адреналина, и глаза Итачи уже не темно-серые, как всегда, а такие же черные, как глаза Саске.
Он ударяет его по лицу, - не так сильно, как мог бы, но ощутимо, - скулу обожгло, и Итачи снова отшатывается, чувствуя, что снова натолкнулся спиной на стену.
Тупик. Отступать некуда.
Прокляни себя за то, что не можешь ударить любимого братишку.
А он – еще и как.
Саске бьет его еще раз, - снова в солнечное сплетение, на этот раз сильнее. А потом еще и еще, - виртуозно, заставляя его упасть на пол и сносить все, лишь уворачиваясь от ударов по лицу – старая, забытая детская привычка.
- Ненавижу тебя, - шипит Саске и пинает Итачи в живот.
Глупый, глупый брат. Ты так и не понял.
- Ты жалок, - не унимается Саске и тянет его за волосы, лишь для того, чтобы доставить еще большую боль.
- Я не убивал их, глупый ты брат, - повторяет Итачи, смотря в глаза Саске, - Остановись, пока не поздно.
Иначе, мне придется тебя ударить.
И тогда мы полетим в пропасть. Оба. Друг за другом. Это будет длинный и страшный полет к известному концу.
Итачи чуть морщится от боли, - Саске уже перешел ту дозволенную грань, он стер и сжег их все.
У него скованы руки, - но это не значит, что он слаб. Он может напрячь мышцы, невзирая на слабость, на боль – как физическую, так и душевную, - и ударить в ответ. Полукруг, в неровном свете блеснут наручники, - и Саске отшатывается, не ожидавший ответа. Слишком самоуверен, слишком горд, чтобы замечать за пеленой поглотивших его эмоций ошибки.
Он щурится, не показывает своего удивления, - лишь напрягся, словно хищник, готовый к прыжку. Он ухмыляется, - безумно и неправильно, - и проводит большим пальцем по нижней губе, стирая кровь на снежно-белой коже. Становится не по себе от его взгляда и жестов – Итачи видит в них слишком много отчаявшейся ненависти, которая наконец-то, спустя столько лет, получила выход.
- Оказывается, ты не такой мягкотелый, как я думал, - произносит младший брат. Его голос чарующе-опасный и хриплый.
В его глазах нет ни тени осознания того, что происходит.
Все смешивается в один черно-золотой поток, слепящее марево, одну большую тошнотворную черную дыру.
Саске, Саске, Саске. Пьянящая смертельная инъекция, катарсис, конец.
Он выворачивает ему руки, - резко и сильно, до потемнения в глазах от боли, заводя их за спину. Стальные наручники режут кожу, но в крови столько адреналина, что Итачи просто не чувствует тупых стальных клинков. Саске прижимает его, - лицом к стене, разрывает на нем рубашку, - жалобно лязгнули пуговицы, столкнувшись с поверхностью пола.
Слишком много слепящей боли – Саске кусает его в основание шеи, словно дикий зверь.
Он быстро справляется с поясом брюк – как и с его, так и со своими, царапает его кожу жадными, алчными движениями, прижимается к нему всем телом. Он настолько взбешен, он настолько его ненавидит, что хочет его. Прямо здесь и сейчас.
Он зажимает его рот рукой, и прижимает к стене еще сильнее, - поток воздуха снова резко сократился, и диафрагма протестующее заныла от такого наглого обращения.
- Ненавижу тебя, - шипит Саске ему на ухо, и кусает за мочку, заставляя выгнуть шею.
Итачи не может согласиться с этим утверждением, даже несмотря на то, что творит с ним родной брат.
Он чувствует горящие по всему телу царапины, как следы от раскаленного добела кнута, - кое-где даже идет кровь, медленными липкими каплями, тонкими теплыми струйками стекая вниз.
Саске хочет его. Он возбужден до предела, его кожа очень горячая и чуть влажная.
Ближе, ближе, еще ближе.
Но ты же все простишь, ведь так?
Резкая, пронзающая все клетки тела боль, толчок, рывок, его волосы щекочут шею. Тени вокруг них – рваные лохмотья золотистого света, нереальные, иллюзорные, панически бьющиеся в своей клетке.
Перевернутая бесконечность.
С губ Итачи срывается болезненный стон. Во всем этом нет никакого извращенного удовольствия, лишь мрачное удовлетворение, жестокое отмщение с одной стороны.
- Ненавижу, - яростно и жарко шепчет ему на ухо Саске, продолжая доставлять Итачи боль. Старший не отвечает, он молчит, закусив губу и сжав кулаки.
Но Саске и не нужно, чтобы ему отвечали. Он продолжает грубо входить в Итачи, увеличивая темп. Его дыхание сбивается, а в хриплом «ненавижу» проскальзывает что-то, похожее на слабые тщательно скрываемые стоны. Для Итачи все происходящее – пытка, ощущение, что его живьем распинают, колесуют, вытягивают на дыбе было на редкость реалистичным. Дыхания не хватает, кажется, он вот-вот задохнется. Он кусает ладонь Саске, едва коснувшись ее языком – она солоноватая и чуть шершавая. Саске грязно ругается, и оставляет ему пару новых отметин на теле, поверх старых.
Невыносимо.
…Он не помнит, как они оказались на полу: все ощущения смешались в один сплошной поток, от которого мутило, от которого кружилась голова. Это не может происходить в реальности, это может быть только больной галлюцинацией, слишком плохим бесконечным сном.
Он чувствует Саске, чувствует его вес на себе, чувствует его в себе, но совершенно не чувствует себя самого, словно душа бледным призраком отделилась от тела, лишь бы не чувствовать всего, что происходит.
Это слишком больно, - осознавать, что происходит. Слишком много ненависти.
Но он не мог не осознавать. Душу, и так уже потрепанную и изношенную, разрывало на куски маленькими лезвиями маньяка, не позволяя оставить себе ни кусочка.
Очень хотелось потерять сознание. Ослепнуть, оглохнуть, ничего не чувствовать.
Саске…
Не чувствовать, только не чувствовать.
Саске хрипло простонал, и Итачи понял, что все закончилось.
Он прошел свои персональные девять кругов ада.
Дальше продолжать жить не имеет смысла.
Он сам во всем виноват.
Он не сопротивляется, когда Саске поднимает, тянет его куда-то, укладывает на что-то мягкое. Кровать мягко прогибается под их весом. В ушах Итачи звенит, словно он слишком долго был в кафедральном соборе, и он не может разобрать, что шепчет брат ему на ухо странным, срывающимся голосом. Он может уловить лишь спектр эмоций, лишь посмотрев в глаза Саске.
Его глаза расширены, они абсолютно безумны, но ненависти в них нет. Если только на самой глубине, будто бы сильный приступ прошел, а прилив сменился отливом.
Саске склонился над ним, его волосы щекочут Итачи лоб.
- Хочешь добить, - добивай, - четко произносит старший.
Саске дернулся, будто от пощечины, будто очнувшись.
Безумие отступило.
Ты не убийца.
Он все так же угрожающе нависает над ним, опираясь на одну руку, - ту, что перебинтована, а второй проводит по щеке Итачи. На его лице безэмоциональное выражение, но в его прикосновениях сухая, дрожащая, тщательно скрываемая нежность.
Черное, равнодушное отчаяние.
- Итачи, - произносит он его имя, словно незнакомое слово, - Ты плачешь.
И зачем-то прибавляет:
- Ты еще более жалок, чем я думал.
- Это ты жалок, - отвечает Итачи, отводя взгляд.
Они оба правы.
Саске вновь не может себя контролировать, - он на срыве, он на самом пределе эмоций, он держится за тонкую ниточку, связывающую его с реальностью. Шарики за ролики заехали. Слетел с катушек. Спятил.
Он целует брата – не так, как в прошлый раз, но так же яростно, безудержно, сжигая кислород, данный им на двоих. Итачи задыхается, но не может оттолкнуть Саске от себя, как тогда, когда они вместе едва не утонули.
- Мне плевать, что ты думаешь, - зло шепчет его младший братишка, снова похожий на того страшного человека, в которого сам себя превратил.
Прекрати, прекрати, прекрати это.
Если бы ты знал, что так все повернется, позволил бы Саске утонуть тогда? Или все равно бросился бы за ним?
Ни боли, ни ударов не последовало, единственную боль, которую он чувствовал, - это боль скованных рук.
Какая длинная симфония.
Саске отрывается от него – всего на секунду, чтобы спуститься ниже, подарить легкие поцелуи в шею, зацепить мочку уха, коснуться чуть шершавыми губами ключиц. В комнате очень холодно, но губы брата обжигают, заставляя тихо вдохнуть, чуть прогнуться, податься к нему.
Сердце заныло. Оно и должно было ныть, потому что все, что они делают, в корне неверно, иррационально, неправильно.
Но не существует правил без исключений.
Саске на грани, его настойчивость граничит с болезненной нежностью, которая заставляет помутиться рассудок, отключает здравый смысл и рациональное мышление, оставляет только чувства, раскаленные добела, напряжение и адреналин, заставляющий сердце панически биться.
Он слишком беспечен. Как всегда.
Ключ у Итачи в руках. Поворот, щелчок.
- Саске, прекрати.
Лицо младшего пугающе бледное.
- Ты больше ничего не можешь у меня отнять, ничего, - словно в бреду шепчет он, не обращая на слова Итачи внимания, - не смей мне указывать.
- А то что? – насмешливо-холодно спрашивает Итачи, прищурив глаза, - Ударишь меня? Склонишь к инцесту?
Лицо Саске кривится, с него отлынивает легкий налет нежности, и он замахивается для удара.
Он не знает, что руки Итачи свободны, и сильно удивлен, когда брат молниеносным отточенным движением перехватывает его руку.
- Ах ты тварь, - шипит Саске, и наваливается на брата, свободной рукой пытаясь дотянуться до его горла. Итачи с силой отталкивает его от себя, и теперь они меняются местами, - Итачи сверху.
Бездарная увертюра.
Между братьями завязывается потасовка, пинки, удары, сдавленные стоны и грязные ругательства сыпятся градом, ненавязчиво разбавляя тишину ночи.
Их силы равны, за исключением того, что ненависть, отчаяние и ярость дают младшему больше сил, больше безрассудства, подталкивают все дальше в пропасть. Он снова оказывается сверху, удары сменяются поцелуями, и Итачи не видит другого выхода, кроме как подчиниться.
Он устал воевать с миром, и воевать с братом выше его сил.
Удары Саске сменяются с поцелуями, от которых будет, будет, будет ломка, как после дозы героина. Итачи тоже хочет погрузиться в то безумие, которое одолело его брата, послушать ужасную симфонию, что звучит у него в голове.
Там виолончели смешались со скрипками в безумной пляске по октавам.
Они оба – как натянутые рояльные струны.
Итачи отвечает на поцелуи Саске с неожиданной для себя эмоциональностью, урывает, перехватывает удивленно-неверяще-ошеломленный взгляд, зарывается пальцами в гладкие смоляные пряди, властно проводит ладонью по спине, огибая узор шрама, прижимает к себе ближе. Саске чуть трясет, он беспорядочно водит руками по его телу, задевая и царапины, и чувствительные точки.
Обычно мысли быстрее тела, но это не тот случай.
Слетел с катушек, помнишь?..
Будешь ли ты ненавидеть себя потом?
Давай. Заверши это. Закончи тот круг, который мы начали оба. Давай. Заверши. Добавь последний штрих, эту последнюю линию, последнюю хорду, уничтожь то, что отделяло нас друг от друга.
Только, пожалуйста…
Саске скользящим движением раздвигает колени Итачи.
…Не ненавидь себя за это. Потому что…
В этот раз все по-другому. Нет боли, нет сумасшедшего желания умереть.
С каждым его движением ты чувствуешь, как в сознании что-то переворачивается, как рушатся карточные домики, как взрываются и рождаются звезды, заполняются черные дыры и рушится бесконечность.
Саске шепчет что-то ему на ухо, быстро целуя, не останавливаясь, увеличивая темп. Что-то бесполезное, абсолютно неважное и важное одновременно.
Ты можешь услышать свое имя. Ты можешь услышать свой и его стон, ты можешь услышать тишину за окном, ты можешь услышать, с каким грохотом оседает снежинка на подоконнике.
Ты можешь услышать, как твое сердце бьется в том же ритме, что и его сердце. Ты можешь услышать, что его дыхание такое же рваное и прерывистое, как и твое.
Ты можешь услышать, как безумная симфония утихает. Ты можешь услышать, как на расстроенных инструментах рвутся струны.
Не ненавидь себя за это, потому что…
Саске борется с собой, но с его губ все-таки слетает проклятое, ненавистное имя. В уголках его глаз поблескивают слезы, он вымотан, уничтожен, раздавлен, он почти в обмороке, но он считает это своей победой.
Не ненавидь себя за это, потому что, когда ты отключишься, отправившись в спасительный сон, много станет понятно.
Потому что это стоило того, чтобы прострелить себе чертову руку.
Автор: Вайр
Бета: The gray Cardinal
Пейринг: Саске\Итачи, Карин\Сакура, Наруто\Сакура, Наруто|Саске, Саске|Сакура, OMC, большое количество побочных персонажей
Рейтинг: R
Жанр: angst, AU (reality), deathfic, местами dark
Размер: макси. нехилый такой макси.
Дисклеймер: Забирай все, Киши-сан. Это твое.
Состояние: в процессе.
Саммари 1: Я был таким как ты. Я верил в человечество, газетным статьям, телесериалам, политикам и книгам по истории. Но наступил день, когда мир дал мне по морде, и у меня не осталось другого выбора, как принять его таким, какой он есть. Я был самой обычной пешкой и жил как пешка. До той самой ночи, когда в одночасье рухнула вся моя жизнь. © Fahrenheit
Саммари 2: «Даже если ты сможешь отомстить, что хорошего тебе это принесет? Все усилия, боль, деньги, кровь – ради чего? Кому от этого станет лучше? Уж точно не мертвецам, за которых мстят. Они сгниют в любом случае. И уж, конечно, не тем, кому мстят. Трупам все равно. А как же сами мстители? Они лучше спят по ночам или становятся счастливее, когда убивают врагов одного за другим, сея кровавые семена для сотни новых вендетт?..» (с) Джо Аберкромби, «Хладная месть».
Размещение: запрещено.
От автора: дебют в этом фэндоме.
Глава 1 - Хоук
Глава 2 - Карин
Глава 3 - Сакура
Глава 4 - Наруто
Глава 5 - Итачи
Глава 6 - Шаг назад, два вперед
Глава 7 - Токсичность, часть 1
Глава 7 - Токсичность, часть 2
Глава 7 - Токсичность, часть 3
Глава 8 - Когда рушатся плотины, часть 1
Глава 8 - Когда рушатся плотины, часть 2
Глава 8 - Когда рушатся плотины, часть 3 и 4
Глава 9 - Лжец! Убийца! Демон!
Глава 9 - Лжец! Убийца! Демон! часть 2Время убегало. Мало кто задумывался о быстротечности времени и красоте каждого мига, который мог стать последним.
Он об этом знал как нельзя лучше.
Аэропорты, вокзалы, электрички и разноцветные такси, толпы людей, у которых каждая секунда на счету, - это его подлинная стихия.
Билеты, паспорта, визы.
Путешествия автостопом.
Белые наушники, рюкзак с кучей разноцветных брелоков.
Мэттью Беллами надрывается, в своем фирменной манере английского фальцета, старательно выпевая каждую ноту.
Люди толпятся в проходе вагона, - сумки, чемоданы, саквояжи, дипломаты, в которых вещи, деньги, зубные щетки, оружие и тикающие механизмы.
Локальный апокалипсис. Микроскопический коллапс.
Дейдара один из первых спрыгивает на перрон, и вдыхает морозный воздух. пахнет гарью, дымом и жженой резиной.
Поезд отдыхает. Поезд идет спать.
Люди обходят Дейдару стороной, изредка оборачиваясь и бросая скользящие любопытные взгляды. Для него же люди - не больше, чем пешки и куски мяса, которые он кинет в мясорубку.
Он не торопился никуда, в отличие от них. Он любил опаздывать, только вот не к кому было.
Изо рта выходят облачка пара. Почти зима.
В наушниках надрывается расстроенный рояль.
Апокалипсис, пожалуйста. Так называется песня.
Залечь на дно и смешаться с толпой. Дейдара идет широкими шагами, на нем теплая спортивная куртка спокойного бежевого цвета, волосы собраны в непривычный низкий хвост. они поблескивают на проглядывающем солнце расплавленным золотом. Дейдара щурится и ныряет в подземку. У него при себе немного вещей, - лишь рюкзак за спиной.
Он и не задумывался, каким ветром его занесло в этот город - первый попавшийся билет был именно сюда. Как нельзя кстати - было необходимо сливаться, и подальше.
А ветер был западный.
Дейдара любил кидать своих нанимателей, когда дело начинало пахнуть жареной свининой.
По-моему, он случайно оставил в кабинете босса пару килограмм тротила. И случайно нажал на кнопку.
Тик-тик бум.
Дейдара терпеть не мог, когда его пытались кинуть на деньги. Настолько терпеть не мог, что готов был марать руки, как в старые добрые времена.
Так почему же нужно терпеть все это?
Он стоял в очереди за покупкой проездных билетов. Живая вереница условно таких, как он. За небольшим исключением.
В этом городе можно надолго зависнуть. Вдруг кто-нибудь вспомнит о старых связях, и ему подвернется что-то интересное.
Да, пожалуйста. Он готов.
Отели, мотели и хостелы. Подпольные клубы и заброшенные помещения складов. Все заказчики одинаковые.
Они часто принимали его за террориста, - о нет, они всегда были так неправы.
О нет. Он просто организатор. Гений своего дела. В двадцать с небольшим - и такие высоты, такой опыт и такой стаж.
Они часто принимали его за психопата, но они путали сумасшествие с эксцентричностью.
Глупая свинина.
Дейдара спускается по эскалатору - встречный поток воздуха треплет его волосы и открывает проколотые уши. Внизу гремят электрички, увозя тысячи людей в разные направления. Вероятность увидеть их еще раз практически равна нулю. это не он придумал, это Эйнштейн со своей теорией относительности, которая перевернула сознание людей в двадцатом веке, ввергнув их в пучины сомнений и хаоса.
Порядка не существует.
Осторожно, двери закрываются. Поезд центральной линии метро уходит в тоннель, похожий на бетонную трубу.
Дейдару охватывала несвойственная его подвижному сознанию ностальгия.
Пять лет прошло с тех пор, как он был в этом городе в последний раз. Дейдару гоняло, как осиновый лист на осеннем ветру, с запада на восток, с севера на юг, по всему миру, куда зашлют.
Маленький значок в виде красного облака поблескивает на вороте куртки.
Поезд тормозит посередине перегона. Как сразу меняется поведение людей! разговоры затихают, люди вытаскивают наушники из гнезда, захлопывают книги и откладывают газеты, достают телефоны, проверяют время и новости. На всех лицах, - красивых, уродливых, бледных и загорелых, похмельных, невыспавшихся и отдохнувших, - одна эмоция.
Затаенный страх и паника, бич мегаполиса. Во всем вагоне просто смердит волнением.
Поезд трогается, и кнопка паузы сменяется продолжением воспроизведения.
Платформа станции переполнена, а люди по другую сторону стекла торопливо проталкиваются к выходу.
Дейдара смотрит в окно, на эту безликую массу, смотрит, как люди выходят и заходят. Взгляд цепляется за незначительную деталь, заставляющую остолбенеть и снять наушники.
Он видит в толпе до боли знакомую яркую шевелюру.
Напарник? Здесь? Ну слава богу.
Он пытается протиснуться к выходу, но не успевает - двери уже закрылись, а Сасори исчезает из виду вместе со станцией.
Дейдара выругался. Бесполезно было даже окликать Акасуну - тот бы все равно не услышал, отрезанный от мира наушниками.
Дейдара улыбнулся. Раз Сасори здесь, значит, происходит что-то действительно интересное. И пока не пахнет жареным.
Наконец-то он сможет здесь задержаться.
Аэропорты и вокзалы подождут его, если не взорвутся все разом.
***
Шизуне вышла ответить на звонок, оставив дверь чуть приоткрытой. Сакура смотрела в этот проем, где, казалось, бурлила жизнь. А для нее время словно остановилось. Сакура ненавидела больницы - у нее были на это свои причины.
Она прокручивала в голове полученную от помощницы сенсея информацию, и у нее никак не укладывалось в голове, как она может победить завтра. Безусловно, ее ненависть к Сасори могла соперничать с любой подобной неприязнью, но он был не тем противником, которого можно победить на раз-два. Она помнила все его бои, она знала, как он двигается, она знала его тактику, - да черт побери, она знала все о нем!
Но Скорпи не дурак, и ради нее он перевернет все с ног на голову.
Сакура не признавалась себе в том, что ей страшно.
Сасори не будет ее щадить. Их ненависть была взаимной.
Но она должна справиться сама. Тут ей никто не поможет, и, откровенно говоря, она и не хотела никакой помощи.
Дверь вдруг распахнулась, врезавшись в стену с негромким стуком.
Молодой человек, - а на поверку он оказался совсем юным парнишкой, - влетел в палату. Его глаза горели судорожным блеском, он был бледен, и черные круги под глазами казались особенно пугающими в сочетании с рыже-красными, как кровь, волосами.
- Ты...ты...
Его грудь тяжело вздымалась, как после долгого бега.
От него не исходило опасности, - лишь отчаяние.
Чисто внешне он напомнил Сакуре о Сасори.
В дверном проеме стоял еще кто-то.
- Парень, ты дверью ошибся, - шикнула на него Сакура, внутренне собравшаяся, готовая выдернуть из руки капельницу и защититься, если понадобится.
Но паренек, которому на вид было лет пятнадцать, словно не слышал ее голоса. В ярких глазах блестели слезы. Он упал перед койкой на колени, схватив девушку за руку. Сакура попыталась отстраниться, - ладонь была ненормально горячей.
Он болен, - подумала она.
- Моя сестра... - сбивчиво прошептал парень, смотря на нее своими огромными измученными бессонницей глазами, - Темари...ты ее знаешь!
- Ты кто такой?
Стоящий в проеме человек хмыкнул, и Сакура перевела на него взгляд. Его внешность была абсолютно непримечательна, за исключением того, что его волосы были собраны в высокий зализанный хвост.
- Он ее брат, это и ежу понятно, - сказал он и удалился, закрыв за собой дверь. Взглядом он дал ей понять, что она может не беспокоиться.
Сакура приподнялась на подушках, не делая попыток вырвать свою руку.
- Как тебя зовут? Что случилось?
- Гаара, - тихо произнес парень.
- Блон...Темари твоя сестра?
- Была.
У Сакуры похолодело внутри.
- Что это значит?
Парень вскочил, и на его лице было столько злобы, что Сакуре захотелось ударить его.
- То и значит! - вспылил он, - ее убили, как и брата! Это все этот ублюдок, Скорпи!
Сакура нервно рассмеялась.
- Этого быть не может, - жестко произнесла она, - Он всего лишь боец за деньги, а не наемный убийца.
Она не верила в свои слова. Она пыталась скрыть свою жалость.
- Пожалуйста... - Гаара судорожно вцепился в ее руку, сжимая ее так, словно хотел переломать пальцы, - Я знаю, что это он. Я ничего не могу сделать, он отнял у меня всех. Я...один остался. Пожалуйста.
Он нестабилен, - крутилось в голове Сакуры. Этот парень на грани нервного срыва, или уже сорвался.
Он почти сошел с ума от своего горя. Его эмоции выходили из-под нормального контроля, делая опасным для общества и для себя самого.
Он смотрит ей в глаза. Сакуре не по себе от этого взгляда, - а уж пронять ее было сложно.
- Пообещай, что ты убьешь его, пожалуйста. Отомсти за Канкуро и...Темари.
А что, если это правда, и Скорпи виноват в этих двух смертях? И многих других? С него станется.
Сакура, ты не можешь обещать. Тебе бы вообще выжить завтра.
Нет. Обязательства с Майлзом Ховердейлом были слишком призрачны, а это...
Не надо.
- Я обещаю, - Сакура блекло улыбнулась и потрепала свободной рукой волосы парня, - а тебе лучше отдохнуть.
- Моя сестра всегда восхищалась тобой, - пробормотал Гаара, находясь словно не здесь, а в своем мирке, - Ты...не похожа на остальных.
Ты тоже. Ты псих.
Один в поле воин?
Парень с зализанным хвостом вновь появился - неизвестно откуда.
- Пойдем, - он тронул брата Темари за плечо.
Гаара подчинился, и, обернувшись на выходе, вымученно улыбнулся глазами.
Дверь захлопнулась.
- Сасори, ты мудак, - пробормотала Сакура в потолок.
Семья - это самое важное в жизни человека. Никто не имеет права лишать родственников из-за прихотей. Да, у Темари были свои грешки, но она не заслужила смерти.
Мотивация крепла с каждой секундой. Из-за этого Сакура чувствовала себя гораздо лучше.
Что ж, стоит попробовать, и, чем черт не шутит, - она сможет победить. Любой ценой, ради этого несчастного мальчика, который был всего на несколько лет младше нее.
***
Ино поприветствовала Итачи коротким взглядом, когда тот вошел, и начала собирать по столу необходимые документы.
Часы тикали.
Итачи, более известный ей под именем Ховердейла, - наблюдал за ее манипуляциями, засунув руки в карманы не по сезону легкого пальто. На его плечах и волосах таяли редкие снежинки, превращаясь в прозрачные капли воды.
Взгляд - холодный и равнодушный, как осенний ветер. Обычно в глубине таких взглядов прячутся личные трагедии, которые охраняются обладателем как зеница ока.
Ино на все эти таинственные флеры было плевать. Она получала чисто эстетическое наслаждение от присутствия Ховердейла – раз. Он отстегивал приличные деньги за услуги и молчание – два. И, конечно же, Яманака тешила свою самооценку, зная, что нарушила обещание Карин не звонить детективу – три.
Играть по своим правилам было очень приятно, даже несмотря на то, что в шахматной партии она всего лишь пешка.
- Все, - повысив тон голоса до более радостного, произнесла девушка, - я нашла нужную папку в картотеке, теперь можно идти к повелителю трупов.
Итачи равнодушно кивнул, словно одним своим присутствием он делал высочайшее одолжение всем инстанциям.
Ино прижала документы к себе и закрыла кабинет на ключ. Было обеденное время, и она не отказалась бы сходить куда-нибудь на ланч, вместо того чтобы спускаться к шефу на малоприятные процедуры.
Не везет так не везет.
Ино раздраженно заправила длинную челку за ухо.
Кажется, что ее шаги гремят на весь длинный коридор, а детектив следует за ней, словно безмолвный призрак.
Прямо, прямо, поворот налево, к лестнице, ведущей вниз. Какие-то проблемы с проводкой, лампа раздражающе мигает, будто требует к себе внимания. Так и было – но ей нужно было внимание электрика, а не рядовых сотрудников.
- Пришли, - констатировала факт девушка, запахивая халат поплотнее, - внизу чертовски холодно.
Она с усилием открывает тяжелую металлическую дверь, которая поддается с неприятным скрипом. В нос ударяет холодный специфический запах.
Они проходят в большое ярко освещенное помещение. Под ногами – девственно-белый идеальный кафель, шкафчики с инструментами и вещами, найденных у спящих вечным сном людей в выдвижных ящиках из нержавеющей стали. Простой стол, настольная лампа, стеллаж с книгами и громадный фикус. В горшочке.
На столе – массивная статуэтка, изображающая соколиную охоту. Если огреть человека такой хреновиной, по-другому это не назовешь, по затылку, то можно легко проломить череп.
Посередине прозекторской, конечно же, большой стол, накрытый сейчас простыней.
- Смерти раньше дождешься, чем тебя, - язвительно фыркнули из глубины комнаты, - Мама с папой не учили, что опаздывать нехорошо?
Слышался звук текущей воды.
Ино поджала губы.
- И вам добрый день, - ответила она, подходя к столу и нахально кидая документы с громким стуком.
Шеф, как всегда, был в прекрасном расположении духа, будто наглотался амфетаминов. Он стоял в нескольких шагах от них, словно возник из ниоткуда, и тщательно вытирал руки слепяще-белым полотенцем.
Коронер улыбнулся.
- Я смотрю, ищейка уже подоспела по горячим следам, - он приветственно кивнул Итачи, и был вознагражден легким прищуром глаз, - Оперативность - похвальное качество.
- Ваши отчеты на столе. Досье там же, поищите, - фыркнула Яманака, и, резко развернувшись на каблуках, собралась покинуть неприятное для себя место.
Мужчина – а на вид ему было около сорока, - властно остановил ее:
- Ты куда это собралась, милочка? Пить чай и ноготки подпиливать? – он тихо, мелодично рассмеялся, видимо, довольный своей шуткой, - Иди пни Конан, или сама этим займись и организуй нам два земляничных чая. Что-то здесь холодно сегодня.
На улице чаще надо бывать, скотина, - раздраженно подумала Ино, кивнув и выйдя из прозекторской.
Коронер широко ухмыльнулся:
- Как люблю я этот взгляд, прямо бальзам на душу. А ты садись, присаживайся на стульчик, - он указал на один из двух стульев около стола с документацией, - Эти курицы раньше чем через десять минут не вернутся. Тем более, если мне не изменяет память, у нас закончился земляничный чай.
Итачи тихо фыркнул, и, не снимая пальто, присел, закинув ногу на ногу. Он никуда не спешил.
- Как мама с папой? – поинтересовался коронер, собирая длинные темные волосы в хвост, чтобы не мешали, - Как маленький братишка?
Собеседник смерил его тяжелым взглядом.
- Избавь меня от своего специфического юмора.
Мадара цокнул языком.
- Ах-ах, а ты все такой же холодный, как айсберг, протаранивший «Титаник», - издевательски протянул он, перебирая папки, которые принесла Ино, - Будь я твоим папой, я бы давно отправил тебя к мозгоправу. Явно какие-то винтики недокрутили в твоей прелестной головке.
Итачи смерил его равнодушным уничтожающим взглядом, и Мадара примирительно поднял руки:
- Вот! – фыркнул он, - Что я говорил! Нормальный человек уже бы все высказал по этому поводу, а ты меня режешь без ножа.
- Ищи то, что нужно, и приступим к делу, - произнес Итачи, бросив короткий взгляд на наручные часы.
Мадара надул губы, как обиженный ребенок.
- Ты же меня знаешь, - притворно заныл он, роняя голову на кипу бумаг и кладя руки сверху, сложив кисти «домиком», - Я не могу без землянички, без нее слишком грустно и работать не хочется.
Итачи посмотрел на родственника, как на идиота.
Зазвонил телефон, стоящий на столе. Этот звук резонировал о стены и неприятно отдавался в барабанных перепонках.
- Ты такой же зануда, как и Фугаку, - скривился коронер и нажал кнопку громкой связи, - Так, я не понял, где наш чай?
- Не притворяйся, что ты не знал, что у нас нет земляничного, - резко огрызнулся телефон приятным прокуренным женским альтом.
- Ничего не знаю, - беззвучно смеясь, ответил Мадара, - Достань его где хочешь. А, да, и на аутопсию в качестве ассистента пришли Яманако, пока она не смылась с рабочего места.
- С какого? – удивились в трубке.
Мужчина вздохнул.
- Моя дорогая Конан как-тебя-там, - протянул он, растягивая гласные, - Синий цвет меня сегодня печалит. Жду чай. Две ложки сахара мне и три – господину Ховердейлу. Крепкой заварки. Адьос.
И нажал кнопку сброса вызова.
Повисло молчание, нарушаемое лишь неразборчивым бормотанием Мадары. Итачи наблюдал за ним, - краем глаза.
Дверь наконец открылась, и появилась Ино с двумя дымящимися чашками, от которых шел аромат ягод, парадоксальный и неуместный в данном месте.
- Не подавитесь, он горячий, - фыркнула она, обращаясь к шефу. В холодном свете ламп ее волосы были серебристыми.
Итачи грел руки о горячую чашку. Мадара не мог пропустить колкость мимо ушей:
- Ты, как всегда, блещешь этикетом, радость моя.
- Каждый день тренируюсь перед зеркалом, чтобы сразить вас наповал своим остроумием, - ответила девушка, скрестив руки на груди. Может, в этом было виновато освещение, но в ее глазах плавали льдинки.
Айсберг, протаранивший «Титаник», говорите?
Следующие несколько минут прошли в молчании. Для Мадары выпить чашку сладковато-приторного чая перед вскрытием было своеобразным ритуалом. К тому же, земляника неплохо перебивала запах формалина.
- Что ж, - надев перчатки, обратился Мадара к присутствующим, то есть к изящно сидящему детективу и напряженной от холода ассистентке, - Теперь можно начинать.
Итачи достал телефон с выдвижной клавиатурой – делать записи. Мадара подошел к столу, и откинул ткань. Ино, выполняя обязанности ассистента, принесла зловеще блестящие, как в дешевых ужастиках, инструменты.
Формалином, казалось, запахло сильнее.
Итачи безэмоциональным взглядом скользнул по мертвому телу Темари. Странное ощущение.
Труп – это не человек, лишь предмет, лишь вещественное доказательство, важная улика или квест. Нельзя все это воспринимать по-другому.
Ино, чьи шаги гулко отдавались в помещении, взяла в руку папку-досье и открыла ее. Мадара взял в руки скальпель и сделал первый Y-образный надрез, чтобы увидеть грудную клетку и область брюшной полости.
- Двадцать четыре года, Темари…господи, ну и фамилия, - прищурилась Ино, - рост блабла, вес блабла, татуировок нет, четыре шрама: на левой лодыжке, поперек вен на правом запястье, на правом плече и на внутренней стороне левой ладони.
- Да какая разница, - фыркнул Мадара, не отрываясь от дела, - ей уже все равно. Официальная причина смерти?
- Остановка сердца, инфаркт, - монотонно прочитала Ино.
Мадара удивленно приподнял брови. В его глазах, - таких же темных, как у Итачи, - промелькнуло любопытство.
Естественно, он знал об официальной причине смерти, - подумалось Итачи.
- Да лааааадно, - протянул Мадара в своей любимой ироничной манере, - Что-то мне не верится. Давай посмотрим сердечко, дорогая.
Ино сглотнула. Она ненавидела аутопсию еще со студенческой скамьи.
Удаление грудной клетки и извлечение сердца – к этому нельзя привыкнуть.
- Интереснее сердца только мозг, - беззаботно бормотал Мадара, словно был на показательном вскрытии, - Есть у меня один знакомый, в Нью-Йорке работает. Попался ему однажды интересный труп, и даже не один, в разные годы, правда…вроде все просто, три ножевых ранения, скончался от полученных ран. Как бы не так!
Коронер хохотнул. В его руках был неприятного вида инструмент, похожий на циркулярную пилу.
- Три магистральных артерии, ведущие к сердцу, были перерезаны тремя точными ударами. Даже хирург с двадцатилетним стажем так не смог бы. А труп с перерезанными артериями был не один.
- Что за дело? – спросил Итачи.
- О, ты не знаешь? – удивился Мадара, на секунду оторвавшись от распиливания. Похоже, только он получал наслаждение от неприятного и страшного звука, - В свое время оно много шуму наделало, это дело Лукаса Кейна. Он троих успел убить, пока полиция весь Нью-Йорк прочесывала. Много бредовых баек насочиняли по этому поводу, но это же американцы, которые придумали Человека-Паука.
- Его поймали?
Мадара усмехнулся, и уголки его тонких губ поползли вверх.
- Человека-Паука или Лукаса Кейна? Конечно, поймали, о чем ты говоришь, мальчик мой. Он сбросился вниз с заброшенных русских горок в парке аттракционов. Вместе со своей бывшей девушкой. В этом есть какое-то очарование, не правда?
- Ничего тут нет, - буркнула Ино, - Парень просто спятил.
Мадара повернул к ней голову.
- С какой стороны посмотреть, дорогуша. После его смерти пропала и следователь, которая вела это дело, мисс Карла Валенти. Мертвой ее так и не нашли, - Мадара сделал паузу, и отложил инструмент, чье лезвие было в крови, - О. А вот и наше сердечко. Как оно себя чувствовало в последние секунды жизни, хм?
Ино чуть скривилась и немного побледнела. Она так и не могла до конца привыкнуть ко…ко всему этому. Ну не ее это, не ее.
Коронер замолчал, а пальцы молодого детектива замерли над клавиатурой. Мадара склонился над разрезанным куском мяса, что когда-то было живым человеком. В его руках были новые инструменты – для извлечения органов.
Ино отвела взгляд.
- Интересное кино, - фыркнул Мадара, держа в своих руках мертвое сердце. Окровавленные инструменты плавали в растворе, окрашивая бесцветную жидкость в розово-лиловый цвет, - Идите сюда, оба. Вот что ты видишь, цыпа?
Он обращался к Ино, прекрасно понимая, что эта процедура не доставляет ей никакого удовольствия.
- Сердце.
- Нет, блин, печень! – рассердился коронер, - Это похоже на нездоровое сердце?
Итачи нахмурился.
- Сердце выглядит абсолютно нормальным, - произнес он.
- Теперь я вижу, у кого было «отлично» по судебной медицине, - одобрительно фыркнул Мадара, переведя тяжелый взгляд на девушку, - Видишь, дорогуша, никакой это не инфаркт! Это сердечко билось, и собиралось биться еще долго, - он демонстративно потыкал орган длинным пальцем, - Но ему помогли остановиться.
- Я говорила вам об образце, который получила сегодня. Он мог вызвать остановку сердца.
- Или это чудесный яд, не вызывающий никаких признаков отравления, - ухмыльнулся Мадара, - где-то это уже было… Так, милочка, поднимаешь наше сонное царство, займемся этой дамочкой поплотнее. Я исследую кусочек, результаты и фотографии передам тебе. Также пришли кого-нибудь, нужны будут дополнительные анализы. Если это все-таки убийство, значит, жить не так уж и скучно.
Мужчина поместил сердце в специальный контейнер. Раздался тихий, неприятный звук.
- А, да, и еще, - обратился он к ассистентке, - протокол будет на тебе.
Ино сокрушенно вздохнула, словно ей прочитали смертный приговор. Забрав какие-то бумаги, она поспешила удалиться из прозекторской.
Мадара и Итачи остались вдвоем, в полнейшей удручающей тишине. Было слышно, как работают лампы. Коронер аккуратно зашив разрезы, привел труп в порядок и жестом предложил Итачи выйти.
Учиха был не против.
- Знаешь, я тебе скажу, неофициально, конечно же, - проговорил Мадара на лестничной клетке, ведущую в другую часть комплекса.
- Что ты знаешь?
Коронер достал из кармана пачку вишневых сигарилл и с наслаждением закурил, оперевшись о перила.
- Это не первый случай именно такой смерти. Эту красавицу траванули, скинули на обочину, как и нескольких до нее – они все прошли через мой стол. Я думаю, ты знаешь, кому это может быть нужно. И еще. Некая Карин принесла сегодня утром интересный экземпляр. Я не удивлюсь, если остатки этой хрени найдутся в тканях сердца. Все. И не порть мою репутацию, - ты мне по гроб жизни должен.
Итачи тихо фыркнул, и его губы скривились так же, как и губы Мадары. Семейное сходство было очевидно.
- Спасибо, дядя.
Сводный брат Фугаку фальшиво улыбнулся, словно съел что-то кислое:
- Забей. Так как там маленький Саске? На тортик к дяде не собираетесь?..
Младший Учиха был в нескольких кварталах от них.
***
С оглушительным визгом проехавший мотоциклист вырвал Саске из его мыслей. Он меланхолично проводил одиноко едущую по трассе фигуру и остановился около перил моста, по которому шел.
Наверно, этот мост был его любимым местом в городе. Когда-то. Не сейчас, но в прошлой жизни.
Снег чуть припорошил чугунные перила, не отличающиеся особыми архитектурными изысками, и Саске резким движением разметал его.
Здесь особенно сильно ощущался ветер, его дыхание было влажным и морозным: под мостом протекало стальное течение реки, захватывающая дух своим размахом. Ветер треплет волосы и опаляет кожу, и именно здесь, на маленьком парапете, на маленьком островке одиночества посреди бурлящего потока цивилизации, Саске почувствовал себя чуточку лучше. Он смотрел на воду, еще не скованную льдом, смотрел, как на движущейся поверхности отражаются обрывки облаков, смотрел на одиноких птиц, - чем-то похожих на него.
Прекрасное место, чтобы собственноручно прервать свою жизнь.
Снег падал редкими крупными хлопьями, навевая ассоциации о маленьком американском городке с горящими подземными угольными шахтами. Красивая аллегория на то, что весь мир сидит на пороховой бочке, но в какой момент она решит рвануть – никто не знает.
Саске никогда не интересовали судьбы мира сего, - ему было откровенно плевать даже тогда, когда его мир состоял из счастливой семьи и лучшего друга.
Он оперся о перила и закурил. Снегопад, казалось, хотел аккуратно стереть его с белого полотна, - случайное черное пятно на чистом холсте.
В своем одиночестве он был не один.
Рядом с Саске стоял тот самый мотоциклист, который отвлек его от мыслей. Такое же чернильное пятно на бумаге, как и Саске, похожий на него, как родной брат.
Вот только не нужно сейчас вспоминать родственников, ведь так? Как там было у Чака Паланика?..
Семья тебя всегда поимеет, - писал он.
Знакомый незнакомец был чуть выше него, в черных джинсах и такого же цвета кожаной куртке. Молчаливый и статный, с чуть отросшими волосами цвета агата и серыми глазами на аристократично-бледном лице.
Они не смотрели друг на друга, не бросали любопытных взглядов. Просто молча курили, смотря куда-то вдаль. Синий «Винстон» и неизвестная марка сигарет, чей дым пахнет черносливом.
Две разные истории, столкнувшиеся в одно время в одном месте.
Старший брат и младший брат.
- Все рисуешь? – спрашивает Саске. Ветер подхватывает вопрос и уносит их туда, куда только ему известно.
Он чувствует, что Риус улыбается, и не хочет видеть этой улыбки, - в ней слишком много горечи.
- Жизнь слишком коротка, чтобы пытаться запечатлеть ее на мертвой бумаге, - отвечает он. У него приятный тембр голоса, который напоминает об Итачи.
Нет, - одергивает Саске себя, успокаивая колыхнувшиеся эмоции. Его брат умер шесть лет назад, остался лишь убийца с его лицом.
- Раньше ты так не думал.
Риус пожимает плечами.
- Люди меняются, и скоро настанет твоя очередь. Не бойся этого.
Саске хочет ответить, - несомненно, что-то резкое и язвительное, - но обрывает себя на полуслове, понимая, что бывший сосед прав. Где-то в глубине своих мыслей Учиха осознает, что никогда не станет прежним человеком, - слишком много воды утекло, слишком много времени потрачено, чтобы пытаться вернуться в прошлое.
Возможно, завтра он будет другим.
Риус докуривает сигарету и ловким, привычным щелчком бледных длинных пальцев отправляет ее в воду. Ветер чуть касается его волос.
- Прощай.
Он не дожидается, пока Саске ему ответит, - просто уходит в сторону припаркованного мотоцикла, позволяя смотреть себе вслед. Молодой человек дожидается, пока Риус уедет, исчезнет из его поля зрения, и направляется в ту же сторону, но к другому повороту.
Ветер стал единственным молчаливым свидетелем их разговора, но он, как лучший друг, не раскроет их тайны, - художника-мотоциклиста и парнишки с двумя именами.
***
You tear me down and then you pick me up
You take it all and still it’s not enough
You try to tell me you can heal me
But I’m still bleeding and you’ll be
The death of me!
How can you end my affliction
If you’re the sickness and I’m the cure?
Too long I’ve faked this addiction
Another sacrifice to make us pure
Ты разрываешь меня в клочья, а затем подбираешь,
Ты берешь все, и все же этого недостаточно.
Ты пытаешься сказать мне, что можешь исцелить,
Но я все еще в крови, и ты будешь
Причиной моей смерти!
Как ты можешь прекратить мои несчастья,
Если болезнь - это ты, а лечение - я?
Слишком долго я симулировал это пристрастие -
Это ещё одна жертва, чтобы нам очиститься...[/size]
Red - Death of Me
[size=10]
Итачи вернулся намного позже того, как на ненастный город опустились милосердные серо-черные полотна сумерек, обхватывая своими объятиями не только магистрали, дома и мосты, но и одиноких прохожих, засидевшихся на работе или с друзьями.
Дом – а для него место, где обитает не-Саске, и впрямь стало домом, - встретил его теплым дыханием и мягким, неровным светом настольных и настенных ламп. С кухни доносились тихие, приятные звуки стука пальцев по клавишам. В этом они с братом похожи – трудоголики до мозга костей.
Хоук поприветствовал его коротким взглядом, даже не отрываясь от написания какой-то статьи, - и вновь опустил глаза к экрану.
- Привет, - разрывает тяжелое течение непривычной в обществе Хоука тишины Итачи, садясь напротив брата и бросая взгляд на родное лицо. Из-за искусственного света лэптопа оно кажется лицом утопленника, - синевато-бледное, с резкими тенями под очень темными глазами.
Хоук останавливает свою работу, - пальцы, которым когда-то более привычно было держать скрипку, резко замирают над клавиатурой, - и смотрит на Итачи так, словно видит в первый раз. Он нахмурился, - между линией бровей залегла тонкая, но глубокая складочка. Он ничего не говорит, - просто смотрит ему в глаза несколько секунд, а потом усмехается, расслабленно откинувшись на спинку стула.
- Ну привет, - лениво произносит он в своей привычной манере, - Ты сегодня поздно.
Такой Хоук больше не интересует Итачи, и он отводит взгляд, ощущая, как пропасть между ними, и так огромная и бездонная, возросла еще в десятки раз.
В отдельные моменты Хоук был очень похож на Саске, иногда в нем проскальзывало то, что Итачи знал всю жизнь, намеренно или случайно. Но когда Коннор надевал эту циничную маску, то становился совершенно чужим человеком.
- Кофе будешь?
- Да, пожалуй. Покрепче, без корицы, сахара и прочей дребедени.
Итачи хочется усмехнуться. Иногда Хоук ведет себя, как заправская бизнесвумен.
Пока он готовит кофе, привычными, доведенными до автоматизма движениями, он замечает, что в квартире чудовищно холодно. Как Хоук этого не заметил? Учиха поворачивает голову. Все окна распахнуты настежь, но занавешены, сквозняк, по-зимнему прохладный, гуляет по полу, осматривая свои новые владения.
Хоука это, казалось, не особо интересовало, хотя на нем была очень тонкая рубашка стального цвета. Он непривычно молчалив, и это неясно тревожит детектива, даря чувство неосознанной опасности.
Где, откуда, как – не известно.
Он ставит одну дымящуюся чашку рядом со своим соседом, другую – держит в руках, грея ладони. Взгляд падает на стол, и Итачи испытывает легкое удивление от того, что он видит.
Стеклянная пепельница пуста. Не валяется ни зажигалки, ни пачки сигарет.
Что-то изменилось. С Хоуком что-то не так.
Его брат усмехается, чуть криво, закрывает лэптоп и откладывает его на край стола. К кофе он пока не притронулся, - от простой белой чашки идет пар, распространяя горьковато-пряный аромат.
Хоук достает из кармана сигареты и закуривает. Кофе и чернослив, неправильное, парадоксальное сочетание несочетаемого. Как и он сам.
Лицо Коннора непроницаемо, будто он о чем-то сосредоточенно думает, не подавая виду. Итачи замечает, замечает очень явно, как лицо братишки осунулось, словно тот не спал нормально пару дней. Волосы растрепаны, делая его похожим на Саске, которого Итачи знал, а в глазах мерцает лихорадочный, больной блеск.
Хоук делает пару глубоких затяжек, щелчком стряхивает серый пепел в пепельницу.
- Какие новости с полей? – интересуется он.
Услышав этот вопрос, Итачи понимает, что это совершенно не то, что хотел узнать не-брат. Он что-то скрывал, и это что-то было очень важным.
- Все решится завтра, - пожимает плечами он.
- А если Сакура провалит бой?
Итачи делает глоток своего чуть сладковатого, не такого, как у Хоука, кофе, и пожимает плечами:
- Она не проиграет, иначе бы я ее не выбрал.
- Иначе бы я не решил ее использовать, ты хотел сказать, - Хоук холодно усмехнулся, смотря ему прямо в глаза. Зрачки расширены из-за полутьмы.
Итачи чуть нахмурился, анализируя этот резкий, но уже привычный выпад в свою сторону.
- Не могу отрицать.
- Естественно, - мотнул головой парень, резко душа сигарету в пепельнице.
«Все меняется, и ты тоже».
Кто ты – Джокер, Король или Дама?
Не знаешь?
Что ты предпримешь, когда узнаешь, что я – Джокер этой истории?
Молчание затягивалось, но они оба не замечали этого. Всегда так было, есть и будет, - им не нужны слова, чтобы понять друг друга. Глаза в глаза.
Кофе остывает.
Приятное ощущение нагретого металла за спиной. В какую сторону повернется рулетка? По или против часовой?
«Ты не должен бояться этого».
Что ты скажешь, если узнаешь, что я – Король?..
- Ты хочешь что-то спросить, - задумчиво произносит Итачи, сцепляя пальцы перед собой в замок, - Спрашивай.
Гильотина ждет своего поэта.
Сердце ускоряет свой ход, гонит кровь по телу быстрее, - как будто так и нужно.
Растоптать, уничтожить, убить, твою мать.
Хоук так и не притронулся к кофе, и эта ненавязчивая деталь не ускользнула от взора Итачи.
Поболтай со мной, приговоренный к смерти. Поговори со своим черно-белым Джокером с двумя лицами.
Я хочу еще немного поиграть, родной и ненавистный. Я хочу увидеть удивление на твоем лице. Я хочу отыграть свою темную и последнюю пьесу, сырую и с не проработанными характерами, под скрипки Вивальди и какофонию голосов, которые сведут зрителя с ума.
Ты слышишь среди них голоса мамы и папы?..
Игры и приключения когда-нибудь заканчиваются бездарным финалом вроде «все умерли, но все счастливы в загробном мире».
Я хочу быть твоим палачом и купить прогулку по аду в один конец.
Саске опускает свою живую маску Хоука до уровня глаз, лишь мельком, лишь частично, призрачно показывая свое истинное лицо. Он должен почувствовать, на уровне глаз, на уровне инстинктов и острой интуиции. Логика тут не поможет. Она бессильна против него.
Я достиг уже всего, чего мог достичь. Я не хочу возвращаться и поворачивать назад. У каждого свой долгий путь домой, у любого блудного сына, у любого потерявшегося брата, а моя тропинка затерялась где-то среди лабиринтов тупиков.
Я не такой, как все.
- Какие-то проблемы? – спрашивает Итачи, чуть-чуть приподняв бровь. Его голос спокоен, как и всегда, - ровный и мягкий тембр без признаков каких-либо эмоций.
«Ты следующий».
- Не хочешь говорить, ну и не нужно.
Итачи с негромким звуком ставит чашку на стол, - на дне осталось совсем немного кофе. Он встает, ослабляя одной рукой узел галстука. Он поворачивается, чтобы уйти, - он так устал, черт побери, после Тсунаде, после морга в компании Мадары, от постоянной лжи по отношению Саске…
Привет. Как ты? Какого черта ты делаешь?
Пусть думает что хочет. На Хоука ему почти плевать.
Чувство опасности не уходит.
Он пробегается пальцами по лакированной, гладкой спинке стула и собирается уходить. Его слегка пошатывает от слабости, - болен, он болен. Жаль, что не смертельно.
Все бы закончилось быстро. Никто бы даже не обратил внимания.
Резкий порыв ветра коснулся его скулы, - холодный, колючий поцелуй. Тикают часы, медленно, очень медленно, отсчитывая ленивый пульс уставшего сердца.
Тук-тук. Тук.
Все произошло слишком быстро, чтобы Итачи успел сообразить, что происходит, - иначе все было бы по-другому, он готов ручаться за это. Резкий, грубый толчок, - через ткань рубашки он чувствует ледяные пальцы, и шершавую поверхность стены, которая способна болезненно оцарапать и изувечить – зависит от силы желания, от силы ненависти и от силы удара. Ему заламывают руки и разворачивают лицом, прижимая спиной к злополучной стене, - у него даже нет сил сопротивляться, - да он и не смог бы.
Щелчок стальных браслетов, - слишком громкий для этой давящей, как на глубине безмолвного океана, тишины, - немного отрезвляет его.
Все заново.
Все повторяется заново.
Вы арестованы по подозрению в убийстве Микото и Фугаку Учиха. Вы имеете право хранить молчание, все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде.
Щелчок наручников.
Мой брат. Учиха Саске. Найдите его, он сбежал.
- Ну здравствуй, братишка, - с ненавистью произносят рядом, совсем рядом, - Итачи может даже чувствовать дыхание Саске. Его ненависть ощутима, она идет от него тяжелыми пьянящими волнами, - как он скрывал, как он умело держал в себе все это?
Маски сброшены, Джокер становится Королем с искаженным красивым лицом узурпатора. Его пальцы - как лапы хищной птицы, как колючая проволока под электрическим напряжением, как тонкая удавка. Трудно дышать.
Наручники режут тонкую кожу запястий, словно затупленные лезвия.
Попался. Наивный, доверчивый старший брат.
Он видит лицо Саске – наконец-то он взглянул на него настоящего. Он может читать его, как открытую книгу, но он не хочет этого видеть, не хочет смотреть в его глаза, в которых одна лишь пустая, страшная, засасывающая, уничтожающая тьма.
Ты вырос.
Саске встряхивает его за плечи и прижимает к стене еще раз, больно прикладывая о нее затылком, вырывая с губ Итачи хриплый вдох. Саске улыбается – лживо, мстительно, ужасно и страшно, - и говорит:
- У меня нет никаких проблем, за исключением того, что у меня есть одно незаконченное дело.
Итачи смотрит в его глаза, и ему кажется, что земля ушла из-под ног, мир потерял свои краски, окрасившись оттенками черного. Атомная зима, и вокруг – лишь грязный пепел, парящий в неизвестном Ничто. Он летит в пропасть вниз головой, даже не попрощавшись с этим миром. В горле пересохло, на языке – лишь привкус кофейной горечи, а не слов.
- Ты хочешь, чтобы я тебе что-то ответил? – интересуется Итачи севшим голосом. Он чувствует, как под большим пальцем Саске бьется его сонная артерия, - истерично, панически, предательски.
Ведь ты тоже предатель.
Саске поджимает бледные, обветренные губы, их уголки опущены вниз, выражая презрение.
- Нет, – отвечает он, - Я хочу сыграть с тобой.
Его голос не дрожит. Он пробирает до дрожи.
Он достает откуда-то сзади, из-за пояса низко сидящих джинс револьвер старого образца, с крутящимся цилиндром-барабаном. Итачи вскользь отмечает девятимиллиметровый калибр.
Неужели вот так просто? Он прострелит ему голову, и на этом все закончится, и Саске не узнает…
Нет. Нет-нет-нет-нет-нет. Он должен узнать.
Дай отсрочку, дай сутки, дай ночь. Слишком рано, слишком поздно.
Фатальная ошибка в программном коде.
Саске изучает его лицо, хищно, зло, чуть прикрыв глаза и смотря на него сверху. Демон, лжец, ты же не станешь убийцей?
Ты безобразно прекрасен в своей ненависти, мститель.
Как с тобой много проблем.
Револьвер чуть поблескивает в темноте. Этот блеск отдается в глазах Саске, смешиваясь с точащей болезнью-злостью, - холодной и страшной.
Как острие клинка.
Ты слишком спокоен. Тебя же должно разрывать от ненависти, выворачивать наизнанку, заставлять ругаться и биться в истерике, осыпая все проклятиями и ругательствами.
- Одна пуля, - произносит младший брат, все так же смотря на него, все так же сжимая его горло. Они знают слабости друг друга, они же выросли вместе.
Нехватка воздуха. Самое страшное для них обоих.
- Но ты же не знаешь, повезет тебе или нет.
Не важно, кто произнес эту фразу, - они думали об одном и том же.
Эта связь между ними, связь между родными братьями, понимающих друг друга с полуслова, никуда не делась.
Глаза в глаза.
Порвать ее, сжечь единственный мост через пропасть? Ну, тогда умрут они оба. Ведь они так этого страстно желают.
Саске умело обращается с оружием, одной рукой, не выпуская Итачи из цепкой хватки, он выдвигает барабан из обычного положения и крутит его.
Рулетка понеслась по часовой.
Двойной зеро?
Делайте ставки, крупье сегодня в настроении. Берите свои бокалы с мартини, джин-тоником, виски и шампанским. Можете смешать все вместе.
Барабан крутится и останавливается. Саске захлопывает его с характерным щелчком.
- Ты долго думал над этим, - фыркает Итачи, пытаясь отстраниться от прислоненного к виску дула.
Саске ухмыляется – и в этой ухмылке нет ни тени Хоука.
Итачи может его ударить, он знает это. Он может вывернуться, выбраться из захвата, освободиться от вязкого удушья, избежать нелепой, глупой смерти. Саске словно читает его мысли, шипя ему на ухо:
- Даже не думай, - и от этого горячего, жарко-леденящего шепота хочется умереть. Прямо сейчас. От его руки.
Он чувствует сильный удар, - Саске ударил его в солнечное сплетение, так, что потемнело перед глазами и закружилась голова. Боль пришла потом, когда пришло осознание того, что его ударил самый дорогой человек, который у него когда-либо был.
Самый дорогой человек хочет его убить. Самый дорогой человек его ненавидит. Самый дорогой человек расчетливо, хладнокровно взрастил в себе все это, воспитал, доведя до совершенства, до недостижимого идеала. И пусть Дидро подавится своими словами. Пусть они застрянут в его мертвом теле, в его истлевшей и развалившейся в прах глотке.
Совершенству есть предел.
Его Саске умер и возродился заново, как птица Феникс.
- Я даже не буду прощаться с тобой. Мы встретимся в аду, - пальцы Саске ложатся на курок, уверенно и привычно.
Секунда, две. Тик-тик.
Ты же не убивал до этого. Скажи мне, ты не убивал до этого?
Мы не увидимся с тобой больше. Мы попадем на разные круги нашего персонального ада.
Три. Четыре. Так-тик.
Я…
Пять. Бэнг! Тик.
Саске нажимает на курок, и Итачи инстинктивно дернулся.
Шесть.
Ничего не произошло. Щелчок эхом отдается в барабанных перепонках, а сердце сошло с ума от мечты прорвать грудную клетку сквозь плоть и арки ребер.
Семь. Тук-тук.
Зеро. Ноль.
- Джекпот, - протягивает Саске, и эти интонации похожи на голос психопата, которого, наконец, отвлекли от скучного сидения в смирительной рубашке. Безумие плещется в его глазах, безумие искажает его губы.
Восемь. Вы уверены, что хотите продолжать?
Итачи видит, что Саске отвлекся, - на чертову секунду отвлекся, - упиваясь своим господствующим положением, и этого хватает, чтобы пнуть его, заставляя отшатнуться на шаг, и вырваться, и глубоко вдохнуть, - воздух опьяняет клетки мозга до черных мушек перед глазами, - отбежать на пару шагов, извернуться в наручниках, вывернуть руки, чтобы они были спереди, - мышцы болезненно сводит, но боль сейчас нужна, чтобы справиться с оцепенением, чтобы отрезвить мысли.
Недооцениваешь противника. Что будешь делать дальше?
Саске шипит сквозь зубы и отбрасывает пистолет в сторону, - слишком далеко, чтобы Итачи мог до него добраться. Оружие с глухим звуком падает на паркет, оно только успело коснуться пола, а брат уже перед ним, - Итачи едва успел среагировать, чтобы увернуться от удара.
Никакой романтики. Никакой жалости.
Младший братишка прерывисто дышит, - его дыхание сбилось, и Итачи готов поклясться, что слышит стук его сердца. Так близко, так невыносимо рядом.
Никакого соблазна.
- Ты ответишь за все, что натворил и разрушил.
Голос Саске начинает терять свою холодность, уступая место более сильным эмоциям, разрушающих изнутри, сжигающих его душу до черного пепла.
Прохладный воздух гуляет между ними, хотя они совсем рядом, совсем близко.
- Я не убивал их.
Эти слова хлестнули по Саске раскаленным кнутом, его лицо перекашивается от злости, - и Итачи с ужасом осознает, что это уже не его брат, - это чудовище. Это чудовище хватает его за подбородок, больно сжимая кожу, заставляет смотреть себе в глаза и не отводить взгляд.
- Бесполезно лгать мне, - цедит не-брат, практически не разжимая губ, - ты по всем статьям виновен.
И за то, что посмел прикоснуться, тоже. Осквернил, растоптал, испоганил.
Саске резко подается вперед и прижимается губами к губам Итачи. Поцелуй-издевка, поцелуй-месть-за-все. Его губы горячие, сухие и шершавые, чуть горьковатые от табака, яростные и настойчивые. Они не пытаются доставить удовольствие, они убивают и уничтожают, берут то, что им нужно. Итачи пытается отстраниться, плотно сжимает губы, но Саске не дает ему этого сделать, - больно хватает его за затылок, за волосы, грубо тянет вниз, - и Учиха чуть запрокидывает шею. Саске кусает его губы, - до крови, заставляя разжать их, заставляя впустить себя, позволяя углубить поцелуй.
Металлический привкус крови во рту.
Что ты делаешь?
Саске придвигается ближе, опаляя и сжигая своими грубыми прикосновениями. Кожа горит от его горячих рук, а от иссушающего, жадно-грубого поцелуя плавятся и растекаются легкие.
Огонь повсюду.
Саске резко отрывается от него, так же резко, как и поцеловал, и секунду смотрит в широко распахнутые глаза брата. Зрачки расширились от резкого притока адреналина, и глаза Итачи уже не темно-серые, как всегда, а такие же черные, как глаза Саске.
Он ударяет его по лицу, - не так сильно, как мог бы, но ощутимо, - скулу обожгло, и Итачи снова отшатывается, чувствуя, что снова натолкнулся спиной на стену.
Тупик. Отступать некуда.
Прокляни себя за то, что не можешь ударить любимого братишку.
А он – еще и как.
Саске бьет его еще раз, - снова в солнечное сплетение, на этот раз сильнее. А потом еще и еще, - виртуозно, заставляя его упасть на пол и сносить все, лишь уворачиваясь от ударов по лицу – старая, забытая детская привычка.
- Ненавижу тебя, - шипит Саске и пинает Итачи в живот.
Глупый, глупый брат. Ты так и не понял.
- Ты жалок, - не унимается Саске и тянет его за волосы, лишь для того, чтобы доставить еще большую боль.
- Я не убивал их, глупый ты брат, - повторяет Итачи, смотря в глаза Саске, - Остановись, пока не поздно.
Иначе, мне придется тебя ударить.
И тогда мы полетим в пропасть. Оба. Друг за другом. Это будет длинный и страшный полет к известному концу.
Итачи чуть морщится от боли, - Саске уже перешел ту дозволенную грань, он стер и сжег их все.
У него скованы руки, - но это не значит, что он слаб. Он может напрячь мышцы, невзирая на слабость, на боль – как физическую, так и душевную, - и ударить в ответ. Полукруг, в неровном свете блеснут наручники, - и Саске отшатывается, не ожидавший ответа. Слишком самоуверен, слишком горд, чтобы замечать за пеленой поглотивших его эмоций ошибки.
Он щурится, не показывает своего удивления, - лишь напрягся, словно хищник, готовый к прыжку. Он ухмыляется, - безумно и неправильно, - и проводит большим пальцем по нижней губе, стирая кровь на снежно-белой коже. Становится не по себе от его взгляда и жестов – Итачи видит в них слишком много отчаявшейся ненависти, которая наконец-то, спустя столько лет, получила выход.
- Оказывается, ты не такой мягкотелый, как я думал, - произносит младший брат. Его голос чарующе-опасный и хриплый.
В его глазах нет ни тени осознания того, что происходит.
Все смешивается в один черно-золотой поток, слепящее марево, одну большую тошнотворную черную дыру.
Саске, Саске, Саске. Пьянящая смертельная инъекция, катарсис, конец.
Он выворачивает ему руки, - резко и сильно, до потемнения в глазах от боли, заводя их за спину. Стальные наручники режут кожу, но в крови столько адреналина, что Итачи просто не чувствует тупых стальных клинков. Саске прижимает его, - лицом к стене, разрывает на нем рубашку, - жалобно лязгнули пуговицы, столкнувшись с поверхностью пола.
Слишком много слепящей боли – Саске кусает его в основание шеи, словно дикий зверь.
Он быстро справляется с поясом брюк – как и с его, так и со своими, царапает его кожу жадными, алчными движениями, прижимается к нему всем телом. Он настолько взбешен, он настолько его ненавидит, что хочет его. Прямо здесь и сейчас.
Он зажимает его рот рукой, и прижимает к стене еще сильнее, - поток воздуха снова резко сократился, и диафрагма протестующее заныла от такого наглого обращения.
- Ненавижу тебя, - шипит Саске ему на ухо, и кусает за мочку, заставляя выгнуть шею.
Итачи не может согласиться с этим утверждением, даже несмотря на то, что творит с ним родной брат.
Он чувствует горящие по всему телу царапины, как следы от раскаленного добела кнута, - кое-где даже идет кровь, медленными липкими каплями, тонкими теплыми струйками стекая вниз.
Саске хочет его. Он возбужден до предела, его кожа очень горячая и чуть влажная.
Ближе, ближе, еще ближе.
Но ты же все простишь, ведь так?
Резкая, пронзающая все клетки тела боль, толчок, рывок, его волосы щекочут шею. Тени вокруг них – рваные лохмотья золотистого света, нереальные, иллюзорные, панически бьющиеся в своей клетке.
Перевернутая бесконечность.
С губ Итачи срывается болезненный стон. Во всем этом нет никакого извращенного удовольствия, лишь мрачное удовлетворение, жестокое отмщение с одной стороны.
- Ненавижу, - яростно и жарко шепчет ему на ухо Саске, продолжая доставлять Итачи боль. Старший не отвечает, он молчит, закусив губу и сжав кулаки.
Но Саске и не нужно, чтобы ему отвечали. Он продолжает грубо входить в Итачи, увеличивая темп. Его дыхание сбивается, а в хриплом «ненавижу» проскальзывает что-то, похожее на слабые тщательно скрываемые стоны. Для Итачи все происходящее – пытка, ощущение, что его живьем распинают, колесуют, вытягивают на дыбе было на редкость реалистичным. Дыхания не хватает, кажется, он вот-вот задохнется. Он кусает ладонь Саске, едва коснувшись ее языком – она солоноватая и чуть шершавая. Саске грязно ругается, и оставляет ему пару новых отметин на теле, поверх старых.
Невыносимо.
…Он не помнит, как они оказались на полу: все ощущения смешались в один сплошной поток, от которого мутило, от которого кружилась голова. Это не может происходить в реальности, это может быть только больной галлюцинацией, слишком плохим бесконечным сном.
Он чувствует Саске, чувствует его вес на себе, чувствует его в себе, но совершенно не чувствует себя самого, словно душа бледным призраком отделилась от тела, лишь бы не чувствовать всего, что происходит.
Это слишком больно, - осознавать, что происходит. Слишком много ненависти.
Но он не мог не осознавать. Душу, и так уже потрепанную и изношенную, разрывало на куски маленькими лезвиями маньяка, не позволяя оставить себе ни кусочка.
Очень хотелось потерять сознание. Ослепнуть, оглохнуть, ничего не чувствовать.
Саске…
Не чувствовать, только не чувствовать.
Саске хрипло простонал, и Итачи понял, что все закончилось.
Он прошел свои персональные девять кругов ада.
Дальше продолжать жить не имеет смысла.
Он сам во всем виноват.
Он не сопротивляется, когда Саске поднимает, тянет его куда-то, укладывает на что-то мягкое. Кровать мягко прогибается под их весом. В ушах Итачи звенит, словно он слишком долго был в кафедральном соборе, и он не может разобрать, что шепчет брат ему на ухо странным, срывающимся голосом. Он может уловить лишь спектр эмоций, лишь посмотрев в глаза Саске.
Его глаза расширены, они абсолютно безумны, но ненависти в них нет. Если только на самой глубине, будто бы сильный приступ прошел, а прилив сменился отливом.
Саске склонился над ним, его волосы щекочут Итачи лоб.
- Хочешь добить, - добивай, - четко произносит старший.
Саске дернулся, будто от пощечины, будто очнувшись.
Безумие отступило.
Ты не убийца.
Он все так же угрожающе нависает над ним, опираясь на одну руку, - ту, что перебинтована, а второй проводит по щеке Итачи. На его лице безэмоциональное выражение, но в его прикосновениях сухая, дрожащая, тщательно скрываемая нежность.
Черное, равнодушное отчаяние.
- Итачи, - произносит он его имя, словно незнакомое слово, - Ты плачешь.
И зачем-то прибавляет:
- Ты еще более жалок, чем я думал.
- Это ты жалок, - отвечает Итачи, отводя взгляд.
Они оба правы.
Саске вновь не может себя контролировать, - он на срыве, он на самом пределе эмоций, он держится за тонкую ниточку, связывающую его с реальностью. Шарики за ролики заехали. Слетел с катушек. Спятил.
Он целует брата – не так, как в прошлый раз, но так же яростно, безудержно, сжигая кислород, данный им на двоих. Итачи задыхается, но не может оттолкнуть Саске от себя, как тогда, когда они вместе едва не утонули.
- Мне плевать, что ты думаешь, - зло шепчет его младший братишка, снова похожий на того страшного человека, в которого сам себя превратил.
Прекрати, прекрати, прекрати это.
Если бы ты знал, что так все повернется, позволил бы Саске утонуть тогда? Или все равно бросился бы за ним?
Ни боли, ни ударов не последовало, единственную боль, которую он чувствовал, - это боль скованных рук.
Какая длинная симфония.
Саске отрывается от него – всего на секунду, чтобы спуститься ниже, подарить легкие поцелуи в шею, зацепить мочку уха, коснуться чуть шершавыми губами ключиц. В комнате очень холодно, но губы брата обжигают, заставляя тихо вдохнуть, чуть прогнуться, податься к нему.
Сердце заныло. Оно и должно было ныть, потому что все, что они делают, в корне неверно, иррационально, неправильно.
Но не существует правил без исключений.
Саске на грани, его настойчивость граничит с болезненной нежностью, которая заставляет помутиться рассудок, отключает здравый смысл и рациональное мышление, оставляет только чувства, раскаленные добела, напряжение и адреналин, заставляющий сердце панически биться.
Он слишком беспечен. Как всегда.
Ключ у Итачи в руках. Поворот, щелчок.
- Саске, прекрати.
Лицо младшего пугающе бледное.
- Ты больше ничего не можешь у меня отнять, ничего, - словно в бреду шепчет он, не обращая на слова Итачи внимания, - не смей мне указывать.
- А то что? – насмешливо-холодно спрашивает Итачи, прищурив глаза, - Ударишь меня? Склонишь к инцесту?
Лицо Саске кривится, с него отлынивает легкий налет нежности, и он замахивается для удара.
Он не знает, что руки Итачи свободны, и сильно удивлен, когда брат молниеносным отточенным движением перехватывает его руку.
- Ах ты тварь, - шипит Саске, и наваливается на брата, свободной рукой пытаясь дотянуться до его горла. Итачи с силой отталкивает его от себя, и теперь они меняются местами, - Итачи сверху.
Бездарная увертюра.
Между братьями завязывается потасовка, пинки, удары, сдавленные стоны и грязные ругательства сыпятся градом, ненавязчиво разбавляя тишину ночи.
Их силы равны, за исключением того, что ненависть, отчаяние и ярость дают младшему больше сил, больше безрассудства, подталкивают все дальше в пропасть. Он снова оказывается сверху, удары сменяются поцелуями, и Итачи не видит другого выхода, кроме как подчиниться.
Он устал воевать с миром, и воевать с братом выше его сил.
Удары Саске сменяются с поцелуями, от которых будет, будет, будет ломка, как после дозы героина. Итачи тоже хочет погрузиться в то безумие, которое одолело его брата, послушать ужасную симфонию, что звучит у него в голове.
Там виолончели смешались со скрипками в безумной пляске по октавам.
Они оба – как натянутые рояльные струны.
Итачи отвечает на поцелуи Саске с неожиданной для себя эмоциональностью, урывает, перехватывает удивленно-неверяще-ошеломленный взгляд, зарывается пальцами в гладкие смоляные пряди, властно проводит ладонью по спине, огибая узор шрама, прижимает к себе ближе. Саске чуть трясет, он беспорядочно водит руками по его телу, задевая и царапины, и чувствительные точки.
Обычно мысли быстрее тела, но это не тот случай.
Слетел с катушек, помнишь?..
Будешь ли ты ненавидеть себя потом?
Давай. Заверши это. Закончи тот круг, который мы начали оба. Давай. Заверши. Добавь последний штрих, эту последнюю линию, последнюю хорду, уничтожь то, что отделяло нас друг от друга.
Только, пожалуйста…
Саске скользящим движением раздвигает колени Итачи.
…Не ненавидь себя за это. Потому что…
В этот раз все по-другому. Нет боли, нет сумасшедшего желания умереть.
С каждым его движением ты чувствуешь, как в сознании что-то переворачивается, как рушатся карточные домики, как взрываются и рождаются звезды, заполняются черные дыры и рушится бесконечность.
Саске шепчет что-то ему на ухо, быстро целуя, не останавливаясь, увеличивая темп. Что-то бесполезное, абсолютно неважное и важное одновременно.
Ты можешь услышать свое имя. Ты можешь услышать свой и его стон, ты можешь услышать тишину за окном, ты можешь услышать, с каким грохотом оседает снежинка на подоконнике.
Ты можешь услышать, как твое сердце бьется в том же ритме, что и его сердце. Ты можешь услышать, что его дыхание такое же рваное и прерывистое, как и твое.
Ты можешь услышать, как безумная симфония утихает. Ты можешь услышать, как на расстроенных инструментах рвутся струны.
Не ненавидь себя за это, потому что…
Саске борется с собой, но с его губ все-таки слетает проклятое, ненавистное имя. В уголках его глаз поблескивают слезы, он вымотан, уничтожен, раздавлен, он почти в обмороке, но он считает это своей победой.
Не ненавидь себя за это, потому что, когда ты отключишься, отправившись в спасительный сон, много станет понятно.
Потому что это стоило того, чтобы прострелить себе чертову руку.
@музыка: akira yamaoka - angel`s thanatos
@темы: Восьмой, without names
-
-
15.10.2011 в 14:16На протяжении всего прочтения - безумное напряжение. Каждое предложение - задерживаемое дыхание и бешеный стук сердца. Саске, безумный, с треснутыми и искаженными масками обеих личностей, сжигаемый собственной ненавистью заживо - вот, что поистине вызывает дрожь и какой-то необъяснимый ужас.
В целом, это произведение - наверное лучшее, что я когда-либо читала.
Вайр, спасибо Вам за это великолепие и простите, что не смогла выразить и десятой части своих эмоций.
-
-
15.10.2011 в 14:20спасибо за вашу оценку,рад, что Саске вызывает такие эмоции, работал над этим.